Евгений Гропянов - В Камчатку

Вместе с ними отбивал поклоны 27-летний монах Игнатий. Он, в недавней мирской жизни Ивашка Козыревский, есаул, командир Большерецкого острога, присоединивший к Российской державе морские острова, которые вскоре стали называться Курильскими, он продолжил то, что свершил Владимир Атласов.

Годы — 1697 — Камчатка, 1711–1713 — Курильские острова должны хранить в памяти потомки россиян.

О чем думал Игнатий в своей темной келье, глядя на слюдяное оконце, пропускавшее ровный притушенный свет? Уж не о том ли, как жесток мир, где зло властвует годами, питаясь кровью людской, уничтожая достоинство человека… Уж не о том ли, как добро, избитое, истоптанное, исплеванное, поднимаясь из грязи, упорно, бескровно все-же оттесняет зло… Кто знает…

А пока вернемся к Ивану Козыревскому, мирскому человеку.

Сентябрь. Год 1713.

Суда Козыревского после вояжа к курилам на Шумшу и Парамушир входят ранним утром по проливу в реку Большую. Вскоре видны башенки Большерецкого острога. Кто-то крикнул «ура!». Козыревский поднес фитиль к медной пушке. «Ура!» — поддержали выстрел казаки. Острог ответил тоже выстрелом пушки.

Козыревский не стал медлить: судами займутся другие, он же с ясаком и Санимой погнал в Верхний острог, где его ждал Василий Колесов. Пуще глаза стерег он походный свой сундучок.

Колесов обнял Козыревского, когда тот протянул ему чертеж морским островам.

— Якутск возликует, Тобольск возрадуется, Москва воспримет достойно… Ну, Ивашка, теперича бы вырваться… Гирев секреты понатыкал, Мармона пощипал… Злой Мармон… — Тут всю радость Иванову как рукой сняло: раз Мармон с Гиревым на тропке сходились и никто не уступил, к Гиреву лучше не соваться. А Колесов продолжал: — Сговорись с Гиревым… С курильцами смог, с Гиревым легче. Чертеж нужон в Якутске. — И добавил весело: — Государь ждет…

«А пошто не я к государю?» — хотел спросить Козыревский, но, увидев, как светилось лицо Колесова, только согласно кивнул головой и вздохнул.

Он вспомнил год семьсот пятый, когда, заняв место отца на казацком довольствии, гнал собак по уброду из южной оконечности Камчадалии, от Курильского озера, с радостной вестью, что они знают наверняка о морских островах, которые, будто камни на луже, и по ним скок-скок — и в Апонии. Но к Колесову первым шагнул Семен Ломаев. Не шагнет ли Колесов первым в Якутске? А кто будет прикладывать руку к челобитной царю в Петербург? Он, Ивашка Козыревский, царев раб, хочет стоять в покоях государя, видеть его, слышать голос властителя, который навсегда поставит имя Козыревских вровень с Колесовым, а глядь, и выше. А Колесов ему — Гирев.

Как бы там ни было, а с Гиревым не разойтись.

И он, проклиная в душе Мармона, взял несколько казаков, Степушку-писаря и бросился на север к корякам-олюторам, чтобы склонить Гирева к миру и быстро вернуться, не запутавшись в пургах. Неожиданно Гирев встретил его у Ильпинского носа, с которого хорошо виден остров Верхотурова. Гирев оставил в юртах на реке Вывенке женщин, детей и часть воинов (он знал через своих лазутчиков, что к нему спешит есаул Козыревский с партией в несколько ружей) и приготовился того Козыревского с его служивыми погромить, а ружья забрать.

Кто впервые, вместо того чтобы вонзать друг в друга колья и разбивать дубинками головы, оспаривая темную пещеру, предложил сесть кругом у костра и говорить языком мира… То был мудрый человек, и тот, кто согласился с ним, тоже был мудрый человек.

Гирев, увидев Козыревского, удивился: он удивился не столько его молодости, как тому возникшему у него чувству, что перед ним казак, который может говорить как хочет и что хочет, и он, Гирев, заранее соглашался с тем, как и что скажет есаул Козыревский. Он спросил у Куйкынняки, прародителя коряков, своего бога, как поступить, когда он помимо своей воли готов подчиниться есаулу, но Куйкынняку куда-то запропастился, наверно, за дикими оленями гоняется, охотится, а может, с нинвитами, злыми духами, бьется. Растерялся Гирев.

А между тем Козыревский, видя, что Тахтай Гирев медлит и выжидает, сказав казакам: «Где наша не пропадала», передал Степушке ружье, расправил пояс и, заломив шапку, двинул ему навстречу, не оглядываясь, сшибая широким шагом пожухлую траву. Гирев понял, что и он должен отделиться от воинов, и он сделал это, хотя кое-кто криками отговаривал его, не понимая, зачем Гирев, тойон, которого все боятся, должен оставлять воинов, когда его место среди них. «Не верь ему! Он нинвит!» — предупреждали его настороженные воины.