Евгений Гропянов - В Камчатку

Эвекка говорил медленно, и нельзя было понять по щелкам его глаз, говорит ли он так от дряхлости или боится лишнего слова. Но как бы сейчас он ни говорил, становилось ясным одно, что Верхотурова они потеряли.

Петр Козыревский объявил себя начальным человеком, и все с ним согласились.

— А старика куда? — спросил Шибанов. — Может, он и есть ихний убийца?

— Кого воевать вздумал! — рассердился Козыревский. — Еще с бабами давай и с дитями малыми! Он отвековал свое… Оставь его!

— Кто ж тогда на острову живет? — не унимался Шибанов.

— Взаправду — кто? — поддержал его Березин.

— Кроме меня, там никого нет, — отвечал Эвекка. — Остров мал и прокормить многих не сможет.

Так почему анапкинцы с опаской говорили об этом острове? Они думали, что на острове живут злые духи.

— Индюк думал! Их надобно проучить! — закричал Шибанов, ища поддержки у казаков. Те ждали, что скажет Козыревский.

— Духи там, и старик как дух, ветер его качает, — ответил Козыревский. — Верхотурова не вернешь, так пусть будет остров его могилой. Запомните — Верхотурова остров!

Бежала красная лиса, зацепила за сопки хвостом, и хвост, по легкости своей, повис над сопками — это и был закат: упругий, красный, с желтыми прожилками.

Сопки отливали синевой и были похожи на выщербленный наконечник.

И вот показалось:

Люди будто выкатились из-за синих сопок.

Тундра молчала. Она принимала их с покорностью и затаенной лаской.

Люди пылали, будто выкупались в закате. В тундре посветлело: не день ли собирается вернуться, нарушив естество?

Однако закат стал меркнуть, подтвердив, что день не вернется. А что свет в тундре — поглядите, он исходит от людей.

Ты видел оленьи гонки, когда ездок в легких нартах скользит по осенней тундре?

Олени всхрапывают.

Ветер рвет малахаи.

Все хотят одного — победы, ибо ничего нет сладостнее победы.

Кто же скачет по тундре?

Первой — красавица Каляян.

А за ней — трое юношей. Кто из них догонит девушку, к тому в юрту она и войдет, и будет доброй матерью, и будет любить мужа, пока глаза ее будут видеть солнце и в груди останется нежность и желание любить.

Каляян смеялась над юношами, увлекала, манила их за собой. Они не отставали: счастье трудно догнать даже на олене.

Звали юношей Уммева, Якаяк, и Эвекка.

Олень у Эвекки молодой, резвый, как и сам хозяин, Гордился своим оленем Эвекка и не раз говаривал:

— На моем олене и до луны путь недалек.

Но сейчас Эвекка чувствовал: олень начал понемногу выдыхаться. Он уже споткнулся, и это для Эвекка было сигналом: он напрягся. Рот его искривился в крике, протяжном и тяжелом: «А-а-а!» Олень испугался Эвеккиного крика и споткнулся еще раз и, споткнувшись, стал отставать — Эвекка увидел краем глаза, как едва заметно выдвинулась вперед нарта Уммевы.

А Каляян смеялась, и раскрытые ее губы были красны, как брусника.

«Чаут бы», — на миг подумалось Эвекке, и эта короткая мысль черной горой отгородила Эвекку от Каляян. И он еще не понял, что Каляян навсегда потеряна для него, и продолжал нестись за девушкой, и это было похоже на погоню за ветром — бесцельная изнуряющая погоня, умертвляющая истинные чувства.

Эвекка заметил: Уммева стал выходить вперед, а Каляян придержала своего быстроскачущего оленя.

«Она любит Уммеву», — испугался Эвекка, и от испуга дрогнули его руки, и олень споткнулся в третий раз.

Уммева уже поравнялся с Каляян, и она, к удивлению Эвекки и Якаяка, первой протянула ему руку.

«А почему не я!» — воскликнули Эвеккины глаза.

«И-и-е! — исторгло вопль Эвеккино горло. — Так почему же не я!»

И неслись они, пламенные, по взбудораженной тундре. Эвекка трагически отставал теперь от Якаяка, и показалось Эвекке, что не скачут они, а тяжело летят над землей.

Он вовремя остановил разгоряченного оленя на кромке высокого морского обрыва. Каляян и Уммева падали медленно, будто парили, обратив друг к другу счастливые лица и держась за руки. Поравнявшись с ними, падал и Якаяк. Ни крика не издали ни олени, ни люди, лишь острые камни вздрогнули: они приняли на себя счастье двоих и отвергнутую любовь третьего. И покрасневшее море стихло в изумлении.

Отпрянул Эвекка от обрыва, и олень посмотрел на него испуганно, будто спрашивал: «Что с тобой, Эвекка?»

«Там», — хотел было сказать Эвекка, да не сумел и продолжить: застыли губы, не было сил разомкнуть их. Он не мог заставить себя посмотреть еще раз вниз: это оказалось выше его сил. Силы оставили его, ноги отказали, он упал, и тело его, содрогаясь, говорило о бессилии сердца.