Евгений Гропянов - В Камчатку

Лука услышал, как зашептались женщины, увидев ярко-синюю тряпицу.

Кецай нутром угадал в Луке того сильного человека, который помешал ему докончить казачий лагерь, а воспитанное с детства преклонение перед сильным, изворотливым противником заставило пригласить их опуститься рядом с ним на шкуру. Казаки скинули тулупы. Лука привычно поджал ноги, теперь его колени касались колен тойона; он приготовился заговорить, а Енисейский толмачить, как из-за спины подали деревянную, отполированную множеством рук чашку с кислой рыбой. Первым его желанием было запустить чашку подальше от себя — так нестерпимо резко и непривычно пахла рыба, только что вынутая из ямы. «Кислая рыба — хорошая рыба», — сказал, улыбнувшись, Кецай. Енисейский, которого усадили напротив тойона и которому тоже подали рыбу, будто раньше едал подобные угощенья, запустил в чашку руку и, выловив головку, с покрякиванием стал сосать ее, время от времени вытирая липкие ладони о свои колени, а подбородок — рукавом. И все, кто сидел у костра, довольно заулыбались, и липа их стали добрее, и глаза приветливее. Теперь смотрели на Луку, который, подбадриваемый действиями Енисейского и внутренним голосом — надо, Лука, надо, — тоже шарил в чашке, вылавливая куски побольше, и, чуть не давясь, но с улыбкой заталкивал их в рот, облизывая попутно пальцы.

Когда чашки опустели, тойон спросил, не хотят ли отдохнуть гости с дороги. Услышав «нет», тойон сделал знак рукой. К Луке и Енисейскому подскочили двое коряков, стали сзади.

— Они будут сопровождать вас, — сказал тойон и внимательно посмотрел в глаза Енисейскому. Улыбнулся Енисейский, а у самого сердце екнуло: «Хитрит Кецай. Что-то придумал». Все поднялись. Тойон легко, словно белка, взбежал по бревну и вслед за ним сначала казаки, затем воины очутились на вольном воздухе.

Оказалось, что казаки попали на похороны.

Умершего старого тойона вынесли из юрты. Он был одет во все свои лучшие одежды: праздничную кухлянку, торбаса, малахай. Его положили на нарту, в которую были запряжены два оленя. Лямки, которые обычно при езде кладут на правую сторону, перенесли на левую. Процессия медленно тронулась.

Возле уреченного места вознесли покойного на приготовленный костер. И на костре Кецай сам снарядил отца в последний путь. Копье, лук, упряжь, каменный топор, деревянная чашка, кисет с лемешиной — все это он положил рядом с отцом. Движения молодого тойона были спокойными, и сородичи с уважением смотрели на него.

Но вот огонь брошен. Ветки занялись, и все на минуту замерли. Едва пламя коснулось тела умершего, как двое мужчин взмахнули топорами, и к их ногам рухнули олени.

Трапеза началась. Куски оленины, не употребляемые в пищу, бросали в огонь.

Костер вскоре осел, лишь малиново тлели и вспыхивали мелкими языками головешки. Люди скорбно молчали.

Неожиданно солнце померкло, наползли мрачные тучи; угольки, будто набравшись внутренней силы, заиграли, но люди, не замечая перемен, молчали. И Лука, и Енисейский, подчиненные величию и таинству погребальной церемонии, завороженно смотрели на костер Старый тойон сгорел быстро.

Снег упал крупными размашистыми хлопьями. Но едва он припорошил пепелище, как ветер ударил в лицо, разворошил костер и опеплил все окрест. Чернота властвовала недолго, ее поглотила начавшаяся пурга. Люди, постояв еще немного, молчаливые, стали возвращаться к юртам.

Лука шел рядом с Кецаем. Тот молчал. Он понял: пришельцев ему не переломить, а ему необходимо сохранить свой род.

— Я хочу видеть большого тойона, — сказал Кецай.

Лука кивнул головой: он согласен.

Лицо Кецая стало безучастным и отрешенным, как у каменных сибирских идолов. Больше они не обмолвились ни единым словом.

Негласный мир был заключен, и казаки почувствовали облегчение. Теперь Атласов мог спокойно залечить свои раны. Его врачевал Енисейский, и сейчас он неотступно следовал за ним всюду, предусмотрительно придерживая, если видел, что у Атласова голова идет кругом и его покачивает. Казаки пили отвар, настоянный на сухих, неизвестных им травах, которые накопал из-под снега юкагир Еремка. Отвар помогал, силы восстанавливались, и уже Атласов начинал торопить, твердя всем, что по весне они вообще не сдвинутся с места. Его поддерживал Лука, и вот, наконец, казаки собрались, потрепанные, но с желанием двигаться вперед. Конечно, это был уже не тот отряд, что выступил из Анадырского острога несколько месяцев назад. Поубавилось казаков на пять человек — вон кресты в тундре, а юкагиров — вообще по пальцам пересчитать.