Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

— Доброе утро, — услышал Николай тонкий голосок.

На тропинке стояла Алиса в одной длинной клетчатой мужской рубашке, босоногая, с розовым со сна лицом и растрепанными волосами. Щурясь от солнца, она с улыбкой смотрела на него.

— Уже встала? — пробормотал он, отводя глаза от ее обнаженных белых ног. В джинсах они не казались такими крепкими, полными. Алиса не походила на привычных в наше время высоченных акселераток с широкими плечами и узкими бедрами. Рост у нее средний, примерно 165 сантиметров, фигура стройная с тонкой талией, ноги не длинные, в самый раз. Небольшая крепкая грудь круглыми яблоками оттопыривает рубашку с низко расстегнутым воротником. Кстати, эта рубашка Николая. Наверное, достала ее из комода. И надо сказать, она ей идет, хотя и велика.

Алиса спала наверху, там на чердаке была еще одна маленькая комната с окном, выходящим на единственную улицу в Палкино. Ветви высоких лип торкались в окно. Николаю пришлось повозиться, чтобы запущенную комнатку привести в порядок: вымел мусор, одних синих дохлых мух было на полу, как в цеху металлических стружек, выбросил старые коробки с каким-то тряпьем, затащил туда железную кровать с сеткой. Алиса тоже помогала: обмела в углах паутину, вымыла полы, стекла, даже прикрепила к дощатой стене ветхий коврик, на котором выткано какое-то диковинное пернатое: не то павлин, не то жар-птица. Коврик в нескольких местах продырявила моль, одна дырка была как раз на голове птицы.

Николай попросил резкого и грубоватого брата быть помягче с Алисой, мол, она освоится и сама начнет кое-что делать по дому. Пока Геннадий сам варил на плите уху, жарил на сковороде судаков, чистил картошку. Николай помогал ему. На третий или четвертый день такой жизни девушка сказала, что рыба надоела, нужно чего-нибудь другого сварить.

— Вари, — хмыкнул Гена.

— Где у вас продукты?

— Мука, крупа, фасоль — в стеклянных банках в кладовке, а все остальное в холодильнике и подполе, — сказал Геннадий.

На обед Алиса приготовила пересоленный суп из фасоли и мясной тушенки, испекла блинчики. Вообще-то, скомканные куски поджаренного теста можно было блинчиками назвать с большой натяжкой. Алиса смущенно объяснила, что блины почему-то не захотели отставать от сковородки, хотя она ее смазывала и сливочным и подсолнечным маслом.

Молча пообедали, Геннадий даже выдавил из себя что-то вроде «благодарствую…». По молчаливому уговору, братья почти не обращали внимания на девушку, может, это ее даже и задевало. Они могли вести свои разговоры, которые ей были совсем неинтересны, но если она встревала, вежливо отвечали. Чаще всего девушка уходила гулять вдоль озера, навещала своих мурашей в роще, была и в лесу. Принесла оттуда старое аккуратное гнездо, похожее на связанную из крупной шерсти шапочку.

— Чье это? — спрашивала она.

Николай промолчал, он не знал, а Гена уверенно заявил, что поползня. Алиса гнездо унесла к себе наверх и положила на деревянную полку. Свою клетушку она скоро привела в образцовый порядок, изредка подметала веником пол в комнате, где спали братья. В доме было всего две комнаты, не считая чердачной клетушки. Одна — где они спали, а вторая — комната-кухня. Убогая мебель досталась им вместе с домом. Николай планировал кое-что из старья выбросить, а стол, шкаф, диван-кровать со временем приобрести. Диванчик, на котором он спал, свешивая длинные ноги с края, продавился посередине и явно был маловат.

Если раньше Алиса почти не смотрелась в зеркало и вообще мало заботилась о своей внешности, то в последние дни все изменилось: стала замысловато причесываться, то закалывая русые волосы белой заколкой, то вплетая в них красную ленту, которую отыскала в ящике комода. Три вечера вручную перешивала платье, а когда надела его после бани, братья не могли не отметить, что оно ей шло. Девушка хорошела на глазах, как распускающийся на клумбе цветок, однако они будто и не замечали этого, хотя и чутко перехватывали взгляды друг друга, обращенные на Алису. А как-то вечером Геннадий — он во всем любил полную ясность — завел довольно трудный разговор о девушке. Они сидели на берегу на почерневшем бревне, легкая волна ударялась в борт примкнутой цепью к железному колу лодки, крякали за мысом утки. Солнце уже касалось вершин сосен и елей, и бор казался охваченным огнем. В зеркальной вечерней глади отражалось синее небо с редкими высокими облаками, широкая багровая полоса на воде, постепенно меняющая свои оттенки.