Всеволод Фабричный: Самоед

Нет. Вовсе нет. Внезапно начинается карате. Возвращение дракона. Милиционер встает в боевую стойку и, с красивейшим разворотом, бьет бабку ногой в ухо (она весьма миниатюрная женщина, если не сказать — лилипут). Старушка каркает от неожиданности и рванина на ее голове — что–то вроде платка, сползает на сторону. Она не падает и не кричит — она быстро разворачивается и начинает ковылять прочь от перехода. Она хочет скрыться где–нибудь за ларьком, чтобы зализать раны… Милиционер снова делает разворот (на этот раз с небольшим прыжком) и его начищенный ботинок дает бабке по хребту с такой силой, что из ее пальто, как из старого половика, материализуется облако серой, микробной пыли. Она спотыкается и чудом не становится на карачки. От падения на асфальт ее спасает малый рост и квадратность бывалого тела. Непередаваемое удовольствие написано на румяном лице милиционера. Нарциссизм. Чистейший нарциссизм. Ему нравится свое тело: оно так грациозно и пластично. Не выдержав самоупоения — добрый молодец еще раз подскакивает к теряющей равновесие бабке и уже простым, официальным ударом кулака по лицу, выполняет свою дневную норму показательных выступлений в рукопашном бою.

В девяностых годах милиционеры ограбили и убили сослуживца моего отца. Он шел по улице поздно ночью. Почему бы и не убить? Когда жена и дочка покойного (уже что–то стало известно) пошли в милицейское отделение, чтобы высказать свои робкие подозрения и прояснить ситуацию — их выслушали с вниманием. Возмутились: какой ужас! Какой позорище! Мы обязательно… Мы непременно…

Этим же вечером, когда обе женщины выходили из дома — милиция уже ждала их в подъезде. Вдова и дочка получили по фингалу. Также было сделано суровое предупреждение: если вы будете продолжать игру в сыщиков — вам конец.

Но это было давно…Я вспоминаю предания глубокой старины. Массирую эрогенные зоны у трупа… А что же Америка? А как же сейчас?

Ну, вот, хотя бы и в наших местах… Совсем недавно полиция расстреляла подростка. Он начал бузить на хоккейном матче. Пьяный! О ужас: он напился пива! Его поволокли в полицию. Внутри участка отрок озверел и начал кидаться на полицейских. Хватать за горло. Что могли сделать десяток дюжих быков? Конечно расстрелять на месте. Нашпиговать свинцом. Разве можно справиться с озверевшим подростком, который напился пива? Они всего лишь защищались — кому хочется быть задушенным?

А сколько еще анекдотов! Сколько воспоминаний…Что–то видел сам, что–то видели мои знакомые. Разве расскажешь обо всем… Все таки интересные эти стражи порядка… Загадочные люди. В Канаде нет смертной казни, однако любой коп может расстрелять тебя на месте и очень, очень легко отделаться. Достаточно просто нанять адвоката, упомянуть двадцать лет непорочной службы и жалобно заплакать на суде. Все. Что ему сделают? Тюрьма? Не смешно. Выгонят с работы? Только в том случае, если будет железно доказано, что жертва не держала полицейского на мушке, не била его по голове и не угрожала зубной щеткой. А как это доказать? Они все братья. Горой друг за друга… Что могу сделать я — презренная многоножка? Я могу лишь с благоговением смотреть на высший тип людей. Людей в униформе. Uberhuman'ы с жесткими, располагающими к раболепству усами. Людей, на которых не распространяется закон о смертной казни. Мне не дано такого счастья. Остается разрываться от собственных противоречий: завидовать им черной завистью и желать немедленной, поголовной эвтаназии хотя бы потому, что внутри, если сковырнуть эпидермис — я буду вполне схож с ними — а в этом страшно себе признаться.

Теперь немного о семье. Семья — это тоже маленькое общество. Муж и жена: товарищи до гробовой доски. Интимное государство. К золотой свадьбе уже можно ни о чем не говорить. Какого хрена? Ведь все что будет сказано — уже известно наперед… Разве что новые, причудливые комбинации слов в обидных замечаниях и остротах? Я удивляюсь: как люди могут найти в себе силы дожить до ста лет, да еще к тому же и вместе? Ясно, что к столетнему возрасту романтическое предназначение детородных гениталий окончательно забыто, покрыто мучнистой плесенью и старческие реликвии достаются из штанов и юбок лишь для отправления естественных потребностей. Стало быть не половое влечение.

Все истории рассказаны и пересказаны тысячи раз:

— В шестьдесят пятом Валера поступил у училище, а у Наташеньки тогда такое горе случилось… Она…

Стало быть — интереса и любопытства друг к другу тоже возникнуть не может. Сколько еще сотен раз можно выслушать историю о том, как Валера наконец поступил?