Всеволод Фабричный - Самоед

Однако: что же я утверждаю? Я утверждаю, что с собаками (и другими зверями) проще жить, но разве хотел бы я стать собакой? Нет. Я догадываюсь — какой бы я был собакой… Уж не такой ли, какая сидит сейчас в углу комнаты и яростно отворачивается, когда к ней подходит какой–нибудь навязчивый пес? Кому охота быть взятым сзади? Кому охота все время бороться, а если не бороться — то подставлять беззащитное, розовое брюхо? Такие же как люди. Иерархия, иерархия. Альфа–самцы и течные суки.

Значит я снова волей–неволей прихожу к истокам моей любви. Здесь все–таки отчетливо попахивает властью и арийской расой. Добрый, но высший! Добрый потому что высший! Быть высшим с людьми — так трудно и так неудобно, а собаки не понимают иронии и убожества твоей жабьей самонадутости.

Вечное сомнение насчет анархистов: вполне понятно, что вы не признаете авторитет. Я тоже не признаю. Но, согласитесь: нелегко поверить, что вы не хотите стать авторитетом сами. Ловите себя хотя бы раз в день. Ставьте себе ловушку. Вы почувствуете как Третий Рейх то и дело щекочет вас под вашей политически–корректной кожей.

Польша. Варшава дождливым утром. Штурмфюрер Отто снисходительно посмотрел на безногую еврейскую девушку с легким псориазным покрытиям на сильных, венозных руках. Она с клацаньем продвигалась по мостовой при помощи двух тяжелых утюгов, в каждой руке. Плоское утюжное дно заменяло отрезанные стопы.

Порывшись в карманах, Отто, с улыбкой протянул калеке плитку шоколада.

Я и мои собаки?

Пора гулять. Псы находятся в нетерпении, ходят вокруг меня, заглядывают в глаза. Всем хочется быть первым.

Я беру самую маленькую. У нее странное имя: Littlefoot. Это шитсу. Она здесь почти каждый день — видимо хозяева боятся, что разбойница что–нибудь натворит, пока они на работе. Эта крохотная, черная собачка — похожая на мягкую варежку очень любит сидеть у меня на руках и лаять на остальных собак. Когда я спускаю ее на пол — она становится гораздо скромнее. Один раз на нее напала большая собака — смесь колли и овчарки. Littlefoot запищала как мышь в ее акульих челюстях. Хорошо, что я оказался рядом. Отбил. Долго носил на руках. Она то и дело поднимала к моему лицу мордочку и лизала меня языком. Теплое, чистое дыхание… Нянь, нянь!

Двадцать пять. Канада. Час ночи. Лежу в постели.

Матка Босха! Что я натворил…Что я сегодня наделал…

Немедленно подставляю кое–какие декорации. Нужна некоторая осторожность.

Утром, по пути на работу, вышел на две остановки раньше и в темном, холодном парке выпил полбутылки шерри около ручья. В ручье, по колено в воде, стояла призрачная серая цапля. Она немножко припугнула меня… Птицы и звери часто кажутся мне каким–то знаком. Если я вижу мертвое животное — вероятно, что очень скоро со мной случится беда. Собака, крот, енот, ворона — массу примеров могу привести я, когда встреча с трупиками этих зверей была предвестником какого–нибудь мелкого, или крупного несчастья. Самый страшный день моей жизни начался с мертвой мыши, которую я нашел прислоненной к теплому боку светового прожектора. Она решила «приказать» на свету.

Шерри в шесть–тридцать утра дало о себе знать почти моментально. Развеселился. Начал выкрикивать нечленораздельные песни в темноту тропинки, поросшей утренним инеем. Декабрь… Чудесный месяц.

Быстро почесал обратно к станции наземного метро. В вагоне отхлебнул пару раз. Мужчина стоящий радом удивленно посмотрел на меня. Непорядок. Непорядок. Что ж: удивленный мужчина может провалиться в глубокую преисподнюю… Сегодня утром я сделан из твердого материала. Обычно мой материал напоминает ломтик коровьего вымени на светлой тарелке. Сейчас я сделан по крайней мере из алюминия. Или из стекловаты.

Перед самой работой я приканчиваю шерри, закуриваю и несколько минут энергично прохаживаюсь туда–сюда (все равно уже опоздал). Слушаю музыку. Мог бы и постоять, да уж очень весело…

Захожу на свой склад. Мое опоздание не замечено. Надеваю перчатки и приступаю к работе.

Но что–то меня уже гложет. Что–то мне не так… Обычно если я выпиваю бутылку перед работой — благодушного настроения хватает на два часа. Потом фитилек мой догорает и начинается пытка. Время останавливается и не желает идти дальше. Оно ползет. Потом останавливается вовсе. Тогда надо либо терпеть, либо любыми судьбами выпить еще.

Сегодня особенный день. Это абсурдно — я приступил к службе всего пять минут назад, а время уже перешло на костыли. Опять хочется выпить. Точнее не опять, а еще. Еще чуток.