Всеволод Фабричный: Самоед

Молодые остряки смеха ради подсовывали ему тяжелые заказы (кроме макарон на складе еще было и оливковое масло). Когда он поднимал особенно тяжелые бутыли — из его некурящих легких вырывался слабый писк.

Посещаемость Максимова была из ряда вон выходящей… Он мог пропустить две недели, потом появиться на день и затем снова пропасть недели на три…

Он был болен. Болен всегда и при любых обстоятельствах. У него были проблемы с желудком: а именно вечный понос и изжога, он не мог есть мучное, его немыслимо согнутая спина приносила ему удивительные страдания особенно в пятницу и после зарплаты. Кроме этого он хронически хворал маниакально–депрессивным психозом и алкоголизмом. По словам людей, которые работали с ним раньше — иногда у него случались приступы ярости. Время от времени мир внутренний старика низвергался в ад. Это часто случалось потому что он просто забывал принять необходимую для здравого рассудка таблетку.

Простуда и грипп поражали Максимова примерно раз в неделю — опять таки не просто так, а например если на работе случалась запарка и присылались слишком большие заказы. Но все же главная и самая знаменитая часть недугов этого человека были грыжи. И даже не одна, а две!

Максимов находился в постоянной тревоге насчет возможного прободения грыж и часто показывал мне трясущимися пальцами их приблизительные размеры. Он не разу не показал мне сами грыжи, а попросить посмотреть я не решался. К слову «грыжа» Максимов обычно прибавлял «ебаная». Одно слово неразлучно следовало за другим. Хворый сиамский близнец тащил за собой своего похабного брата.

Как–то я спросил его — какую часть склада он любит больше всего. Он не задумываясь ответил, что туалет. И действительно — в туалет Максимов наведывался часто пропадая там по крайней мере минут пятнадцать. После него в жарко натопленном туалетном помещении парил слабый запах кала, а на дне унитаза хаотично плавали слизистые крошки. Но мне почему–то не было неприятно. Не то, что бы я был в восторге от последствий максимовых пищеварений… Нет. Просто, например, иной раз забегаешь мелкой рысью в туалет после того, как там кто–нибудь побывал и вдруг ХЛОП! — ты буквально, без дураков распят примитивной, зубодробительной вонью…Бывают действительно тошнотворные впечатления. С другой стороны — любое сильное ощущение несет в себе какую–то прелесть. Все происходит не зря. Да еще и символы, символы…Сильнейшие враги нездорового ума.

Я во всем вижу символы и чем гаже вещи замеченные мной — тем прочней символ. Увидеть полную девушку в белой кофточке роняющую с парохода подаренные хахалем–студентом часики — это конечно любопытно. Это вызовет целый поток символических ассоциаций. Но меня больше интересует сифилитик, плюнувший мне в лицо разжеванными документами в соленой восточной части города, или кусочек чьей–то плаценты на выброшенном матраце возле лесополосы.

Мы много беседовали с Максимовым… Он вспоминал свое детство и молодые годы, свои путешествия в Германию, бары, проституток, быструю езду на автомобиле по горным дорогам. Вспоминал лимонад, который делали в шестидесятых, а сейчас уже не делают, ностальгировал по старым телепередачам.

Мы также уделяли достаточно большой процент наших бесед алкоголю и это происходило таким образом: я называл марки и виды различных спиртных напитков, а он с величайшей готовностью сообщал мне свое мнение о их вкусе и воздействии на голову.

В молодости Максимов был фермером, у первой его жены случился выкидыш. Если верить обостренно–агрессивным и непроверенным слухам сотрудников — у старика была абсолютно безумная сестра. Когда–то давно он, после таинственной семейной ссоры, украл у нее машину и выехал на тропу войны. Его поймала полиция. Под дулом ружья и суровым криком в мегафон Максимов был достаточно быстро усмирен. Один из старых работников склада также поведал мне, что раньше сестрица порой приезжала за Максимовым на работу и подвозила домой. Один раз она предложила подвезти и его. Это была сюрреальная и опасная поездка. Мужик рассказывал, что безумная сестра не останавливалась на красном свете и, проезжая его — каждый раз бормотала — «Смерть неизбежна».

Нынешняя жизнь Максимова не представляла для него никакую цену. Он жил с женой–филиппинкой (кстати гораздо моложе его) и тещей. Тещу он ненавидел и боялся до сердечной колики. Жене врал что работает до пяти (мы работали до четырех) и таким образом пять раз в неделю выигрывал час свободного времени. Этот час Максимов тратил на скоростное заглатывание пива в местном баре. Затем он со всех ног несся домой и когда жена приходила с работы (она работала в аптеке) — Максимов с невозмутимым видом попивал слабое пиво из домашнего холодильника, которое было разрешено ему в строго определенных количествах. Жена его не имела того обонятельного дара, который позволяет некоторым женщинам точно знать количество алкоголя выпитое непослушными супругами и поэтому она была уверена, что старик только что пришел с тяжелой работы и имеет полное право хряпнуть баночку–другую.