Наталья Костюк - Суматошные дни

От дверей ей с готовностью кивнула головой польщенная неожиданным вниманием сотрудница литературного отдела Катя Жабчук. В избытке наделенная разнообразными талантами, она тем давно снискала себе в конторе дурную славу. «Это потому, что нечего лезть поперёд всех в пекло», — не раз горько упрекала себя и сама Катя, но ни единого из своих талантов в землю закапывать не стала и всё так же безрассудно строчила стихи в конторскую стенгазету, вышивала гладью по китайскому шёлку, выступала на новогодних вечерах в роли вечно юной Снегурочки… В отместку завистливые коллеги перестали приглашать её на дружеские посиделки в отделах с участием управляющей, опасаясь, что скромной в быту Элизе Радивиловне покажется неуместным присутствие рядом с ней столь вызывающе неординарной особы. Понятно, что неумолимо надвигающуюся процедуру перезаключения контрактов Жабчук ожидала с тягостным чувством обречённой на заклание жертвы. Неожиданная просьба председателя профкома о памятной надписи для пня открывала перед Катей счастливую возможность полной реабилитации во мнении коллектива. Точно так приговорённому к четвертованию колоднику вдруг блеснёт в кромешной тьме яркий луч спасительной надежды….Покидая столовую последней, растроганная и заплаканная Катя ещё успела услышать, как в конце гулкого коридора дворник дядя Вася злонамеренно распевал из «Евгения Онегина»:

— Что–о–о день грядущий нам гото–о–овит?..

Утро следующего дня доставило много хлопот всем пятидесяти девяти конторским служащим. Пришлось привлечь к трудам даже истопника, согбенного и седого, как лунь, пенсионера Семёныча, летний период года проводившего обычно на своём приусадебном огородике. Кряхтя и стеная, он безотлагательно принялся за побелку бордюров и стволов усечённых Корзуном тополей вдоль центральной аллеи, чтобы создать для наступающего праздника радостный цветовой фон. Особенно хорошо после побелки смотрелись тополя. Без единой ветки, с плоско спиленными верхушками, они напоминали собой два ровных ряда стройных мраморных колонн, чудом уцелевших на развалинах какого–нибудь величественного античного храма. К восьми утра хлопотливые девушки из отдела народных промыслов уже успели украсить их гирляндами из васильков и колосьев ржи.

От ворот, вдоль беломраморной тополиной аллеи, по ступеням лестницы центрального входа и далее, вплоть до самых дверей кабинета Элизы Радивиловны, бежала красная ковровая дорожка, и дяде Васе было строго–настрого наказано следить за её чистотой. По обеим сторонам крыльца расположились одетые в новенькие концертные костюмы мужская и женская группы хора из фольклорного отдела. Хористы собрались здесь засветло и к назначенному часу сумели достичь в звучании своих голосов уровня почти византийской монофонии.

С берега Мухавца расторопный Глеб прислал записку с двумя сомнительного вида небритыми мужичками. «Бомжи какие–то», — брезгливо поморщилась Зиночка, но рада была узнать, что Величальная композиция вступила в свою начальную фазу: баранина нанизана на шампуры и следом начаты работы по подготовке к праздничному фейерверку. Завхоза Зиночка еще не видела. Но деятельное присутствие Корзуна на хоздворе у Суворовского дуба не подлежало сомнению. Режуще–скрежещущие звуки бензопилы от шведской фирмы «Хускварна» то и дело перекрывали хоровое пение фольклорного отдела. Зиночка с удовлетворением прислушивалась к реву бензопилы, но, по беспокойной своей природе, все равно немного нервничала. Она стояла на верхней площадке крыльца и нетерпеливо постукивала по красной ковровой дорожке каблучками белых лаковых туфелек. Толпа конторских мужчин внизу не сводила с неё восторженных глаз.

— Экий, однако, гламур! — с ходу определил дядя Вася высокую степень женского очарования Зиночки, после чего, тщательно откашлявшись и взглядом знатока окинув дорожку, дерзнул оценить и общий уровень подготовки к торжеству: — Ну, чисто тебе Канны! «Пальмовая ветвь» и «Оскар» в одном флаконе!

Глубокомысленные речи дворника, как ни странно, не снискали чьего–либо внимания. Истопник Семёныч, добеливающий бордюр, мог бы, пожалуй, проявить к ним интерес, но был от старости значительно более глух, чем иной былинный дед–всевед. Основной же состав конторского люда устремился по ступенькам к центральному входу, ибо грянул хор и за монофоничным его пением очень легко можно было упустить подробности разговора между Лапонькой и Зиночкой. Секретарша уже успела сообщить, что Элиза Радивиловна — у себя в кабинете и ждёт.