Наталья Костюк: Учимся говорить по-русски

В большом шумном нашем детском доме можно встретиться с кем угодно и с чем угодно. Встречи, правда, происходят скорее безрадостные и не всегда желанные.

— А–а–а! — неожиданно громогласно для своего худосочного и неразвитого тела орет косоглазый, лопоухий мальчишка и со всего размаху вдруг опрокидывается на пол.

— Колька Печур. Пять лет, — нервно знакомит меня с новеньким детдомовская медсестра. — Отец — наркоман. Сидит. Мать — алкоголичка. В розыске. Встречайте, Вениаминовна!

Спешно подбегаю к Кольке и пытаюсь поставить его на ноги, чтоб, неровен час, ребенок не застудился на холодном полу. Бесполезная затея… Ребенок с недетской силой вырывается из рук и вновь с грохотом падает, увлекая вслед за собой скатерку с игрового стола. На пол в беспорядке катятся чашечки, баночки, льется вода из вазочки с самшитовыми ветками.

Медсестра стремительно покидает «поле боя», и я остаюсь одна, лицом к лицу со своими детьми. Пятнадцать дошколят собраны в одну группу и отданы под мое начало. Пятнадцать брошенных родителями, одиноких маленьких людей, в чьих изломанных судьбах — вся история и география моего родного Полесья. Они неугомонны и крикливы, капризны и агрессивны. Их сложно заинтересовать книгой или мультиком. С ними очень тяжело. И их неимоверно жалко. В медицинском журнале напротив детских фамилий нет ни одной записи, которая свидетельствовала бы о полном физическом или психическом здоровье ребенка. И почти в каждой рефреном звучит, словно приговор: «общее недоразвитие речи». Мои дети к своим пяти–шести годам в большинстве своем говорят мало, невразумительно, односложно. Между собой они и вовсе редко общаются, отделенные друг от друга барьером различий многочисленных говоров Полесья.

Наша земля хлебнула немало лиха в былые времена. Большие земли вокруг нее враждовали, ссорились, дрались. А больнее всех доставалось Полесью, потому что, на свою беду, оно всегда лежало на стыке чуждых ему амбиций и интересов. Войны отшумели, страсти улеглись, обиды забылись. Не забылись слова — русские, польские, украинские, белорусские — они сплелись в замысловатые венки полесских говоров, у каждого из которых своя история, своя нелегкая судьба.

А я — в ответе за нелегкие судьбы моих детей, за судьбы этих пятнадцати, которые пока не понимают ничего вокруг, не понимают друг друга, не догадываются, как глубоко они несчастны. Я хочу их согреть. Пусть увидят, с какой радостью готов принять их в себя мир. Пусть поверят в свою значимость и исключительность. Пусть почувствуют, как бесконечно дорого мне даже само общение с ними.

— Дети! — кажется, уж слишком жизнерадостно начинаю я. — Будем учиться говорить по–русски! Русский язык поможет нам с вами лучше узнать и понять друг друга. Ну как, согласны?

Колька Печур согласно кивает головой, но, бессильный противостоять своим наклонностям, вторично стаскивает с игрового стола не подсохшую еще с первого раза скатерку. На пол вновь с грохотом падают и на этот раз вдребезги разбиваются хрупкие чашечки и вазочка из–под самшитовых веток. Заметая осколки, с надеждой вглядываюсь в лицо Юлика Юзепчука. Но ничто на свете не в состоянии отвлечь его сейчас от сосредоточенного разглядывания собственных тапочек, синих, в ярко–желтую крапинку. Перевожу ищущий взгляд на Валю Чудук и несказанно удивляюсь, когда она, напрочь игнорируя тему нашего разговора, почему–то просит меня подарить ей… телефон.

— Ты, наверное, будешь разговаривать по телефону с мамой? По–русски? — все еще надеясь направить разговор в нужное мне русло, услужливо подсказываю я.

Нет, Валя ни с кем не будет разговаривать. Ей уже не интересен телефон. Ей вообще не интересно ничто живое на земле. Удрученная таким поворотом событий, пытаюсь встретиться глазами хотя бы с Катей Лешик. Но, уединившись в углу за стеллажами, та меланхолично раскачивается из стороны в сторону на широко расставленных ногах, и мне очень скоро становится невмоготу слышать ее монотонно–бесконечное «м–м–м».

— Ну что ж, вот и договорились, — вздохнув, почти оптимистично подвожу я итог «беседе», сильно сомневаясь, однако, в душе, что смогу здесь обучить хоть кого–нибудь не столько говорить по–русски, сколько вообще говорить.

«Имениновна»

Для начала выбираю не самое легкое задание. Сходу выговорить мое замысловатое отчество под силу очень немногим. Простейший для нашей группы вариант — «Мивинана» — меня вполне устраивает. Более изощренный — «Витаминовна» от Юлика Юзепчука — поначалу несколько настораживает, но впоследствии немало и веселит. Выбор же Колядича Руслана — «Имениновна» — неожиданно заставляет в корне изменить взгляд на самое себя. Все–таки так празднично и радостно меня не додумывался называть еще никто на свете.