Павел Мухортов - Повести и рассказы

Но Костик не собирается ломать жизнь Лере, он сказал, что сделает все, чтобы искупить свою вину перед ней. А раз она ничего не знает, значит, перед самим собой. Нет… Но как можно так жить? Надо помешать как–то. Рассказать Лере? Нет. Нельзя. Я ведь обещал Костику, что никому, да и он посвятил меня в секреты, не сомневаясь в этом. А я буду рассказывать?! Не годится. И почему все считают, что можно передо мной исповедоваться? Ведь тайна, которую знаю двое — уже не тайна… Но ко мне это не относится, погибнет, как в могиле.

Нет, говорить Лерке не буду. И что у меня за характер. Во все надо вмешиваться. Они разберутся сами. Если Костик сочтет нужным, то сам все расскажет Лере. Непременно. А может он и не разобрался в чувствах. Может все не так, как он думает. Жизнь — сложная штука. Однако моя позиция абсолютно расходится с позицией Костика. И по моим взглядам он негодяй, а я не перестаю уважать его, как он Лерку».

Генка почувствовал, что в голове у него скачуще загудело, как в трансформаторной будке. «Хватит! — приказал он себе.

— А то залезу в дебри и…» Он опять покрутился и незаметно уснул.

…О, Хомяк! Кати сюда, посмотри на парочку, — Ходанич отодвинул рукой кофейную велюровую штору и прицелился по указательному пальцу, как бы из пистолета, в проходящих под окном Генку и Лену.

— Ты что? Знакомая, — таким же витлявым, как и сгорбленная фигура, голосом проскрипел Хомяков. — Чем она допекла тебя?

— Как? Дружки еще не напели? Роман у меня с этой козой был.

— Черта с два?!

— Лапшу не вешаю, абориген! — голос Ходанича как всегда раздражал, и сам о опрятно одетый, аккуратно подстриженный, отталкивал этим лоском. Он любовался собой, заслушивался густым басом в товарищеской беседе; после очередной фразы, казавшейся ему неоспоримой, он неизменно свысока оглядывал присутствующих, оценивая произведенное впечатление. В такие минуты стеклянные глаза горели самовлюбленностью, явной и грубой. В чванливо–назидательном тоне улавливалась привычка верховодить, презрение к слабым, заискивание перед сильными, не обязательно физически и тем более духовно, а только перед теми, за чьей спиной стоит целая стая, готовая в любой момент разорвать кого угодно за своего обиженного члена. В этом дворе Ходанич поставил себя вожаком. Несмотря на рано округлившийся живот, он был силен и в драках никому не уступал. Откуда исходила дикая злоба, выплескивающаяся в ярость, с которой он коршуном набрасывался на неосторожного парня, не понравившегося ему независимым видом — чаще всего в баре — никто сказать не мог. Но это было его второе, подлинное лицо, хотя, собственно, Ходанич–двойник существовал исключительно в узком кругу. В школе же он предпочитал свое второе лицо скрывать и ясно почему. Во дворе все и все ему казалось дозволенным и только Лена из класса была недоступна.

— Я с ней крутил… Ничего девочка! — Ходанич угрюмо прищелкнул языком. Первый сорт, но сорвалась. Впервые не я послал, а меня. Плевать! Я не очень страдал. Но задело, — возмущенно воскликнул Ходанич и ударил себя в грудь.

— Вот коза! — подстраиваясь под тон компаньона, дополнил Васька. — А этого–то я как облупленного знаю.

— Плевать! Ведь заявил я ей тогда — или я, или никто. Доканывал непрерывными звонками по телефону, часами простаивал в подъезде, домой не пропускал, ревел во всю глотку под гитару, даже отшил одного хахаля. Он больше не появлялся, понял с полуоборота. А она ни в какую! Но потом другой приштукатурился, здоровый, шрам на скуле. Да, ты его на дискотеке видел.

Несколько секунд он молчал, провожая бычьим взглядом исчезавшую за поворотом пару.

«Ишак… не только видел», — ругнулся Хомяков и съежился, вспомнив пудовые кулаки Филина и его угрозу.

— Так–то оно так… А что же теперь?

— Врубись, Хомяк, — ядовито улыбнулся Ходанич, — защитника–то нет, ушел Филин, в армию забрали аборигена. Я добью ее любыми путями. — Он впился глазами в Ваську. Под сморщившимся лбом хаотично бродили черные мысли. Резким движением он задернул штору.

— Так–то оно так… А, может настукаем и этому, всей компанией? — несмело предложил Васька.

— Нет, — грубо отрезал Ходанич.

— Но ты же интеллект! Мозг! Думай!

— Отвянь! Я знаю, что делать. Трогать его мы не будем. Но предпримем последний натиск на Лену. Устроим с тобой соревнование, сыграем злую шутку, — в комнате зазвенел напряженный смех.

— Ты, Хомяк, новичок в этой истории. Эта подруга не догадывается кто ты и с кем. Слепи страдальца, безумно влюбленного… Увидел и сошел с ума, не можешь жить без нее…Нашел идеал. А я буду продолжать свой натиск, даже попытаюсь якобы отшить и тебя, но здесь ты сыграешь непоколебимого, сильного духом, и я отступлю. И если все получится, как мы хотим, рассмеемся ей прямо в глаза. Это будет неотвратимый удар. Удар по ее гордости! Ну как? Завтра же начнем, налаживай связь, звони, пиши письма. Тебе, Хомяк, и карты в руки.