Павел Мухортов - Повести и рассказы

— Каратэ–до!

— Ос! — просвистели все, наклоняясь к полу.

— Кью–ко шинкай, — прошипел Сергей.

— Ос!

— Симпай! — выкрикнул сидевший слева от Сергея Игорь.

— Ос!

— Та–тэ! — разрезал тишину зала властный крик Сергея.

— Кия! — все вскочили, замерев в боевой стойке.

— За мной бегом марш!

Белые пояса побежали за черным, команды, произносимые через нос, скороговоркой Манько не понимал, а ребята то разминали руки, то прыгали, задирая высоко ноги, то сажали на спину партнеров и продолжали бежать или идти в низких стойках, то, прыгая на корточках, отрабатывали удары по воздуху, отчего рукава кимоно казалось стреляли. Иногда Сергей выкрикивал магическое слово, и все падали на кулаки, отжимаясь, потом ползли на кулаках по полу. С трудом Манько разобрал это слово «На кентос».

Несколько минут ребята растягивали мышцы ног и туловища. Опять встали в центре зала. Сергей давал команды: «Чока цки» — ребята работали кулаками, — «Ягуа Цки» — ребята в низкой стойке еще более жестко и сильно молотили воздух, — «Маваши Гери» — в ход пошли ноги, — «Урмалаши», «Ушира», «Ека», — затем снова пошли в ход руки — отрабатывали блоки, «Аги уки», «Гедан барай», «Сота уки», «Учи уки». Опять «цки» в разные места предполагаемого тела противника: «Жодан», «Чудан», «Гедан».

Менялись стойки: «Дзен–куце», «Киба дачи», «Реноже», «Тел–же», «Фута дачи»…

Иногда, также по команде, ребята замирали и синхронно, с шумом дышали.

Пошла отработка приемов, потом короткие спаринги: один на один, один против двух, трех… каты. Достали из сумок нунчаки… Затем Сергей поставил к стене припасенную доску, достал мощный нож и точно вбил его метров с десяти в круг на доске. Операцию повторили остальные. Обильно тек пот, кимоно были насквозь мокрыми. Однако Сергей поставил ребят на кулаки. Начали отжиматься из последних сил, до изнеможения. Упали на спину. Сергей стоял над ними:

— Закройте глаза. Дышите ровно. Повторяйте про себя: Я-центр вселенной. Нет ничего прочнее моего кулака. В нем сосредоточена мощь мира, и если я захочу, то разобью вдребезги весь мир! Расслабьтесь… перед вами берег моря, прохлада бежит по вашим ногам к животу… к груди… к голове… — Сергей монотонно, с паузами говорил минут пять, внушению его поддался даже Манько, заметив, головная боль отступает, и глаза слипаются.

— Та–тэ — нечеловеческий резкий крик Сергея, от которого Манько вздрогнул, заставил ребят, с возгласом: «Кия!», распрямиться будто пружина, вскочить. После ритуала прощания, новые друзья встали, начали раздеваться, снимать липкое кимоно, направляясь в душевую.

Вытирая взлохмаченные редкие волосы огромным махровым полотенцем, подошел Сергей, сел рядом.

— Ну как?

— Здорово! Но я подумал — Манько скривился, медленно отвернулся: — Я сейчас, подожди, Серега. Клонило в сон; пошатываясь, с бледным лицом Манько вышел в длинный неосвещенный коридор, остановился, дернулся всем телом, когда боль сверлом крутанулась в затылке, и, еле унимая дыхание, чувствуя, что силы быстро покидают его, как будто уплывают, ввергая его во власть окружающей тьмы, нашарил, пальцами вцепился в ребристую горячую поверхность батареи и, привалившись, прижавшись к ней грудью, не ощущая жара, изнемогая от всего случившегося, со страхом подумал: «Что со мной? Волнение? Перенапряжение? Голос наказа врачей? Или приступ? Первый приступ ожившей болезни? Неужели так скоро? Или это напоминание о ранах? Или еще что?»

В зале слышался оживленный говор, ребята вернулись из душевой, что–то бурно обсуждая, но Манько не фиксировал сознанием посторонний шум, который в данный момент мешал сосредоточиться, собрать волю в кулак, и, закрыв глаза, перекошенный от боли, стоял на правом деревянеющем колене, а память отдаленно шептала, подсказывала, стремительно возвращая его к некогда прожитому, увиденному, запечатленному раз и навсегда, и в голове вдруг неистово завертелось, зримо, ясно всплыло то, что было когда–то.

А была тишина, южная ночь у моря, вдалеке, на мысе, точно живую щупальцу света тянул сквозь темноту маяк, и в необъятном, вечно холодном небе тускло мерцали звезды; они то слегка затягивались облаками, то приоткрывались и струились, источались в зеркальные, ворчливо плещущиеся волны. В крепкой руке парня покоилась нежная рука любимой девушки. Кругом не было ни души, только они, еще нежнейший ветерок, прохлада, и смешанные запахи йода и соли. И до утра, точнее до рассвета, пока не заалел бел–восток, босиком по мокрому песку, по измельченному морем галечнику, бродили они, сбивали мохнатую пену, прибитую к берегу, обнявшись крепко стояли, задумчиво вглядываясь в серо–синий горизонт. Это было в Саках.