Леонид Гартунг - Зори не гаснут

Вечерняя заря уже догорела, и только бледно-зеленая полоса света указывает на западе то место, где зашло солнце. Вечер выдался прозрачный, чистый, пахнущий травой и хвоей, и оттого, что вечер этот так хорош, особенно остро чувствую я свое одиночество.

В полутьме возвращаюсь к себе. Слабый свет из окон едва освещает предметы. На диване кто-то сидит. Зажигаю настольную лампу и оглядываюсь. Надя!

— Я вас дожидала, — улыбается она своей удивительной, сияющей улыбкой.

Я теряюсь от нахлынувшего счастья. Все прекрасно в ней: и платье, синее в белую горошинку с рукавами-фонариками, и юные загорелые руки, и все те же вмятинки на мочках от сережек, которые она носила в детстве, и слово «дожидала», неправильное, но в ее устах милое.

В порыве радости беру ее за плечи.

— Ну, рассказывай, рассказывай.

Неожиданная радость кружит мне голову. Слишком поздно замечаю, что губы ее улыбаются невесело, со скрытой болью, а глаза блестят оттого, что наполняются слезами.

— Что рассказывать? Сочинение на тройку написала. По конкурсу не прошла.

Она силится объяснить что-то и не может. Большие детские слезы сбегают с ресниц, ползут вниз по щекам.

— Надя, Надюша. Зачем ты?

Она сидит, бессильно бросив руки на колени. В ее позе, в косах, скрепленных сзади полумесяцем, в легком золотистом пушке на шее столько детского, беспомощного, что сердце щемит от боли за нее.

— Надя, милая, может быть, можно пересдать?

— Нет, нет, — отвечает она сквозь всхлипывания.

Глажу ее пушистые волосы, целую руки. Она прячет лицо у меня на плече и затихает. Я говорю о том, что она обязательно подготовится и пересдаст, говорю еще что-то…

Надя поднимает лицо. Вижу ее серые глаза, в них смущение, счастье.

— Надя!

Выдергиваю из-под резинки ее рукава маленький, обшитый зеленым шелком платочек, вытираю ей глаза. Девушка удивленно пожимает плечами:

— Вот глупо. Не думала, что разревусь, как девчонка. У вас есть расческа? Раскосматилась я.

Надя уходит к зеркалу, прибирает волосы.

— Не смотрите на меня.

В эту минуту заскрипела дверь, в комнату просовывается желтоватое лицо Погрызовой.

— Можно к вам?

Прежде чем я успеваю ответить, взгляд ее жадно шмыгает по комнате, останавливается на Наде, перебегает к смятому, влажному платочку на диване.

— Войдите.

Погрызова проскальзывает в дверь.

— Извините, пожалуйста. Я помешала?

Она старается казаться смущенной.

— Я на одну минуточку. Виктор Петрович, не откажите. — Надя отходит от зеркала, становится перед окном, спиной к Погрызовой. — Не откажитесь поприсутствовать. Ко мне сестра приехала. Так вот, собираемся своей компанией.

«Помириться хочет», — заключаю я и говорю:

— Я занят.

Она уговаривает:

— Ну, хоть на полчасика. Отдохнете…

— Извините, я не устал.

— Не мешает развлечься, изредка, конечно. Все — свои люди: начальник почты, директор молзавода, — не отстает она.

— Нет. Нет.

— Я понимаю, — Погрызова бросает выразительный взгляд в сторону Нади. — Надеюсь, и Надежда… Семеновна не откажется. Мы люди простые.

Она все стоит в дверях, а я не предлагаю ей сесть. Мне хочется только, чтобы она скорее ушла.

— Нет, не просите, — отказываюсь я твердо.

— Тогда извините, — оскорбленно выговаривает Погрызова. Она исчезает. Надя встревожена:

— Пойдут теперь сплетни.

Ясноглазая, неповторимая, нежная. Каждая минута наполнена ожиданием ее. Она приходит всегда чем-то непонятным, неуловимым новая. Прячет от Ариши сияющие глаза, еще стесняется, робеет, старается проскользнуть ко мне незамеченной. Все еще избегает называть меня по имени…

— Надя, — говорю я укоризненно. — Надюша, ты мне самая близкая, самая родная. Теперь я твой навсегда, понимаешь? А ты чего-то боишься, зачем-то торопишься, не хочешь назвать меня по имени, как будто я учитель, а ты ученица. Зови меня просто — Витя.

Она шевелит губами, произнося мое имя про себя.

— Не могу.

— Почему?

— Не получается. Но я научусь. Обязательно.

Мы уходим в лес. Горит красная листва осин, трепещет под прохладным ветром. Сквозь зелень берез пробиваются желтые длинные пряди. Во всем чувствуется приближение осени.

Здесь, в лесу, Надя совсем иная — свободная, любящая. Нетерпеливо перебивая друг друга, мы вспоминаем.

— А помнишь грозу? — спрашивает Надя, как будто это было лет двадцать назад. — Я тогда боялась, что уеду, а ты полюбишь другую.

— А разве ты знала, что я люблю тебя?