Леонид Гартунг - Зори не гаснут

— Я-то правильно считаю, — смягчился Егоров. — Как вот Климов считать будет?

— Климов — коммунист. И с ним поговорим, и с членами правления, и с колхозниками. Не думаю, чтобы они стали серьезно возражать.

Егоров нервно мял руки.

— Поговори, желаю удачи.

— Пойми, Максимыч, времена меняются, — продолжал Новиков. — То, что было невозможным года два назад, сегодня уже реальность. Люди иначе смотрят на вещи. А тем, которые смотрят не вперед, а назад, надо будет повернуть голову в нужную сторону.

— Легко говорить.

— Пусть пока плотники идут домой.

— Но с ними договор.

— Я потолкую с ними. В общем, прошу — к ремонту пока не приступай. Остальное беру на себя.

— И ответственность?

Егоров испытующе посмотрел на Новикова. Тот ответил без запальчивости:

— Пусть и ответственность.

На улице Новиков кивнул мне.

— Пойдемте в правление.

Климов выслушал нас со свойственным ему спокойствием. Посидел, разглядывая свои серые, крупные ногти. Чмокнул губами.

— Что ж, дело разумное. Только, не знаю, вытянем ли.

Стал ссылаться на недостаток средств, на загруженность работой плотничьей бригады, на то, что не заготовлен еще лес.

— А лес мы с молодежью заготовим и вывезем, — предложил Новиков.

— Как бы не завязнуть с этим делом, — опять засомневался Климов. — Лес готовить сейчас нельзя. Через болото на колхозную деляну не проедешь, а на госдаче покупать билет — дорого.

— В ноябре-декабре заготовим. Подумай пока, а я как депутат поставлю этот вопрос на сессии сельского Совета.

После этого, в течение нескольких дней, мы беседовали о нашей идее с депутатами, с колхозниками, с комсомольским активом. Олег твердо обнадежил нас:

— Молодежь это дело поддержит.

Наступил день Надиного отъезда в институт. Мы выходим из села в полдень, чтобы пораньше попасть в Лопатино. Около магазина встречается нам Валетов. Он радостно снимает шляпу.

— Молодому специалисту привет!

— Здравствуйте, — отвечаю я.

— Итак, значит, как говорится, «того»?

— Не понимаю.

— Опять на прямую дорожку? Потянуло к дыханию родного города?

Тут только догадываюсь я, чему он радуется, — в руке у меня Надин чемодан. Валетов решил, что я уезжаю.

— Нет, — смеюсь я. — Вы трагически ошиблись. Я только провожаю.

Он жует губами.

— Тем лучше, я ведь не в обиду. Слегка полюбопытствовал.

Значит, не забыл он нашего разговора в поезде, и сейчас этот разговор продолжается. Он убежден, что останется победителем. Ну, что ж, посмотрим…

С высокого берега реки открываются ровные выкошенные луга, покрытые зеленеющей отавой. С юга угрожающе подымается низкая серая туча. Сырая, твердо утоптанная тропинка извивается между осиновых колков, где в зелени трепещут и горят первые красно-малиновые листья.

Иду рядом с Надей, знаю, что она уедет, и не хочу верить, что это случится. Почему она мне кажется такой близкой, почти родной? Неужели это любовь?

Серая туча, которую мы видели еще из села, вырастает, надвигается на солнце, заслоняет его и глухо грохочет.

— Пойдемте быстрее, — торопит Надя. — Здесь стан недалеко.

Ветер зашумел листьями кустарников, наклоняет их. Остро сверкнула молния, и тотчас же оглушающе затрещал гром.

Мы бежим по лугу, а вокруг уже стучат тяжелые капли дождя. Ветер обжимает спереди тонкое платье девушки, мелькают ее обнаженные колени. Она приостанавливается, одергивает подол и кричит мне сквозь шум ветра и плеск надвигающегося дождя:

— Бегите, бегите!

Едва успеваем укрыться в полевой избушке, как хлынул ливень, закрыл от нас весь мир плотной мутной стеной.

В маленькое оконце ветер швыряет крупные капли дождя. На сыром земляном полу ползает мокрая пчела. Мы сидим на низких нарах, покрытых толстым слоем душистого, свежего сена.

Надя еще улыбается, возбужденная быстрым движением, глубоко дышит. На лбу ее прилипшая прядь волос. На розовой мочке уха темнеет маленькая вмятина от серьги, шею охватило дешевое ожерелье — оно красное, как спелый боярышник. Ясно и близко ощущаю я парной запах чистого девичьего тела, влажного платья, согретого ее теплом. Неодолимо хочется обнять девушку, прильнуть лицом к ее смуглой шее, почувствовать губами ее губы.

— Надя, — окликаю я срывающимся голосом.

Она оборачивается. На лице ее уже нет улыбки.