Михаил Однобибл - Очередь

Надежда светила учетчику пару дней и погасла. Очередь нашла-таки управу на смутьянов. С первых атак на подвал сидящие под зданием секретари принялись строчить жалобы наверх. Почтовая эстафета работала с полным напряжением, выносила из подвала на лестницы исходящие и доставляла входящие сразу, как только служащие отвечали на сигналы бедствия. По своему положению улица не знала, чтО высшие инстанции отвечают на жалобы и отвечают ли вообще. Но однажды утром наступили последствия напряженной переписки. Списки уличных очередей, по обыкновению отданные после перекличек в подвал для уточнения, вернулись во двор с обескураживающими исправлениями. Номера штурмовиков, кто в первых рядах рвался в подвал, были зачеркнуты. А напротив номеров зачинщиков и подстрекателей беспорядков змеились вопросительные знаки. Поджигатели междоусобицы, конечно, поняли прозрачный намек: хотя они прятались в гуще уличников, их личности не остались тайной, они получили последнее предупреждение и повисли в очереди на волоске. Такая иезуитская мера остудила и главарей, и беспринципных смутьянов, не имеющих своего мнения и колеблющихся между соблазном прыгнуть из хвоста в середину очереди и страхом возмездия. И, хотя вымаранные из списков штурмовики, поскольку им уже нечего было терять, рвались в бой и клялись вывернуть очередь наизнанку (тогда все прежние номера и списки утратят смысл), хотя они обвиняли своих товарищей в отступничестве, а подвальных крыс-секретарей в самоуправстве (якобы те вычеркнули их номера по своему произволу, без санкции сверху), все же натиск, лишенный поддержки большинства уличников, потерял силу и выдохся. Непримиримые отступили, свои братья-уличники их утихомирили. В ряды сторонников переворота был внесен раскол. Хвост очереди, как презрительно пошутила швея, раздвоился. Майя лишь в очередной раз из бесконечного числа раз убедилась, как призрачна всякая надежда на перемены.

Между тем события не стояли на месте, хоть и вошли в мирное русло. Остыв, очередь опомнилась. По обе стороны пролома хорошо понимали, что открывшуюся брешь в скором будущем залатают, и ринулись наверстывать упущенное. Жадно торопились меняться через пролом. Большое округлое отверстие открывало доступ вещам, не проходившим в бойнички подвальных окон по габаритам. Мимо учетчика вглубь подвала несли железные спинки и сетки панцирных коек, громоздкие, отжившие век кресла. Однажды от пролома проплыл длинный ветхий диван. Мураши подвальной очереди бережно несли эту рухлядь с пропоровшими обивку пружинами по извилистым узким проходам. Наверно, диван предназначался авторитету. Может, Богомолу, чтобы вытянулся во весь рост. Или подземным судьям, чтобы обдумывать на нем вину учетчика.

В траншее начались бетонные работы. После того как бетон застыл, рабочие сняли деревянную опалубку и бросили рядом. Вечером этого же дня, когда служащие разошлись по домам, подвал под носом уличников предпринял дерзкую вылазку и затянул доски опалубки в свое чрево. Вскоре у двери 40 кладовой появились длиннющие носилки с высокими шершавыми бортами, с больно царапающимися каплями засохшего бетона. Их сколотили из досок разобранной опалубки. Команда дюжих подвальщиков погрузила на гигантские носилки всех больных.

Пока грузчики выносили из кладовой тела, Майя с восхищением рассказывала учетчику про изобретателя носилок. Головастый стоялец избавил подвал от необходимости искать для каждого пациента персональный деревянный щит и через горло очереди переправлять наружу. После погрузки братских носилок отряд подвальных силачей готовился внезапно, скрытно, стремительно вытолкнуть их в траншею. Операцию задумали провести на рассвете, когда одних уличников после рыскания по городу сваливает сон, а другие зачарованно смотрят в освещенные окна здания, где идут последние служебные бдения. По ту сторону цоколя тяжелобольные сразу попадут в зону ответственности уличников. Втолкнуть носилки обратно им не удастся, подвальщики не дадут застать себя врасплох. Тем же утром уличникам волей-неволей придется переправить лежачих куда следует, за высокий забор райотдела права, где компетентные лица решат, что дальше с ними делать. Уличники в лепешку расшибутся, но успеют очистить траншею от больных до начала рабочего дня, когда придут сварщики, бетонщики, сантехники, машинист экскаватора и другие штатные городские рабочие с четко очерченными полномочиями и обязанностями. Лицезрение очерёдных инвалидов выходит далеко за рамки того, что могут и должны терпеть простые, непривычные к таким страхам труженики. И если уличники не хотят огромных неприятностей, а они не хотят, у них нет иного выхода, кроме как избавить рабочих от этого зрелища. Вот такой изящный безукоризненный план!