Михаил Однобибл - Очередь

В этом месте рассказа учетчик возразил банщику: он помнил в подвале долговязого соню, но не заметил, чтобы тот проявлял интерес к учетчику и вообще к чему бы то ни было. Гонец снисходительно объяснил, что сонливость Богомола выработалась как защита от окружающих, чтобы реже обращались за советами и не лезли с лестью в надежде снискать его расположение. Почитатели всячески пытаются угождать обожаемому авторитету. Они выведали его пристрастия и подселили рядом с его местом в очереди кошку с котятами, предпринимали другие изощренные уловки – все тщетно. Богомол не путает службу с дружбой. Но его равнодушие обманчиво, он держит эмоции в себе. Он не гладит котят, просто позволяет играть шнурками своих ботинок, но это значит лишь то, что его любовь к кошкам не выражается внешне, в душе он увлечен игрой, его удовольствие не меньше кошачьего. Да, судя по наружности, Богомол никого в очереди не замечает, ничто его не волнует. Но он смеживает веки, чтобы отчетливее слышать и пронзительнее мыслить. Додумавшись до какого-нибудь решения, Богомол действует молниеносно. То он на неделю впадает в оцепенение, не передает на улицу никаких поручений, и гонец под стеной учреждения убивает время в пустом ожидании, то вдруг среди ночи принимается швырять из подвала камни, палки, что попадет под руку, осыпает бранью и угрозами прохожих уличников, требуя из-под земли достать гонца, в этот момент, как назло, отлучившегося на короткий отдых. И уличники, конечно, в страхе повинуются авторитету и достают Богомольца из самого укромного места, изнутри чудесного сна. И он, высунув язык, мчится получать поручение. Может, в нем нет никакой срочности, но обиднее всего, что и этого гонцам понять не дано, ведь их не знакомят с содержанием поручений. Отношение к гонцам хуже, чем к собакам. В насмешку их всех, поддерживающих связь нутряных авторитетов очереди с улицей, зовут созвездием гончих псов. Но до гончих охотников им, как до неба, в действительности они гонимые и загнанные.

«Значит, ты рядом со мной не по своей воле?» – сказал учетчик. «Конечно! – откликнулся из влажной тьмы Богомолец. – Я не могу говорить с тобой от себя, я могу быть только посланным. Когда ты укрылся в музее, я пришел к тебе уведомителем, чтобы довести до тебя позицию авторитетов без права обсуждать ее и делать тебе самостоятельные предложения. Сами уличные авторитеты побоялись лезть на глаза вам с Римой и ввязываться историю, которая непонятно чем обернется. Взявший вас под защиту смотритель музея столь влиятельная фигура, что любой здравомыслящий очередник побоится привлечь его недоброжелательное внимание. Спрятанный в подвале Богомол устроился лучше всех: без всякого риска для себя захотел получить сведения из первых рук, то есть от меня. Уразумел я это, конечно, позже, задним числом. А той ночью он меня огорошил, без объяснений отправил в музей, сказал только: „Оденься поприличнее“. Легко сказать! В такой короткий срок уговорить кого-то в очереди дать костюм напрокат, даже за безбожную плату, немыслимо. Но какой гонец дерзнет огорчить своего авторитета! Пришлось красть, страшно вспомнить, у кого. В шикарном костюме я подбежал к музею, вручил авторитетам пакет от Богомола, а внутри оказались инструкции для уведомителя, то есть для меня же. Вышло как в сказке: гонец несет секретную грамоту с приказом на самого себя. Дальше ты знаешь: все мои уговоры оказались напрасны, из музея вы не вышли. А я еще и по шапке получил от музейки. Вину за провал уговоров взвалили на меня же. Богомол убедил остальных авторитетов, что его совет, как выманить вас из музея, не сработал исключительно потому, что был дан на основании неполных и неточных сведений о происходящем в музее. Получал он их только через меня, следовательно, я чего-то упустил, не донес. Каково!» – «На самом деле ты нас почти уговорил выйти и держался гораздо представительнее своих подельников, трусливо стоявших в сторонке. Это и были господа авторитеты, как я теперь понимаю».

Богомолец с горечью махнул рукой: «Не надо обольщаться на мой счет. Хоть там, хоть здесь я никто! Я губка для впитывания впечатлений от происходящего. Таковы же гонцы других отсутствующих авторитетов, все, кто молча сидит и пишет за столом переговоров. Это сейчас у нас с тобой дружеский, ни к чему не обязывающий треп, лишь бы подольше погреться в бане и заодно помолоть языком, пока можно, – ха-ха! А в процессе официальных переговоров мы, гонцы, лишены права голоса. Тем шире открыты наши глаза и уши, чтобы в точности зафиксировать и передать нашим хозяевам каждое слово, мельчайший нюанс. На основании полученных от нас сведений они передадут на дачу, опять-таки через нас, свое авторитетное мнение, какие шаги следует предпринять в дальнейшем для завершения страшной сказки твоих городских странствий. Кстати, в бане, я тоже выполняю свой долг. Честно предупреждаю, чтобы ты не думал, что я тайком за тобой шпионю. Если бы я заметил у тебя лишнюю перепонку, Богомол узнал бы про это первым, можешь не сомневаться. Всякий гонец предан своему патрону. И право тереть тебе спину я взял с боем. Сегодня после полуночи, когда подул банный ветер, все гонцы, не исключая женщин, готовых ради дела отбросить стыд, спорили, кто будет топить тебе баню. Авторитеты доверили мне: я тебе знаком, я рисковал рядом с тобой в музее, я уводил тебя от погони с риском быть растерзанным очередью заодно с тобой. Впрочем, мои завистники зря ревновали, ничего сверхъестественного я не увидел и не услышал. Я еще в музее догадался, что из тебя не вытянешь слова, не предназначенного для чужих ушей. Зато напарился вволю, отвел душу, в каждой жилке истома, каждой косточке тепло».