Вильям Козлов - Чёрные ангелы в белых одеждах

— А где вы будете жить? — не глядя на него, проговорила мать.

— У нас же две комнаты, — удивился он, — И потом, ты часто уезжаешь с туристскими группами, не думаю, чтобы мы стеснили тебя.

— И все-таки лучше будет, если вы подыщете себе квартиру, — сказала она. — Если уж начинать семейную жизнь, то лучше жить отдельно. Я не буду возражать, если ты займешься обменом, по учти — в коммуналке я жить не собираюсь.

— О чем ты, мама? — Юрий даже изменился в лице, — Я имел в виду первое время пожить у нас, а квартиру я куплю кооперативную, да сейчас и такие вроде бы разрешают продавать. Или поменяю машину. Иномарки сейчас в большой цене. Мне и в голову не приходило стеснять тебя. И ни о каком размене и речи не может быть. Это твоя квартира.

— И все-таки я не уверена, что ты поступаешь правильно, — сказала мать — Она ведь моложе тебя на десять лет. Или больше?

— Что ты имеешь против нее? — в лоб задал он вопрос матери.

— Против Маши? Ровным счетом ничего…

— Тогда что тебя смущает? — наступал сын.

— Еще до рождения Маши от Вадима ушла жена… Вернее, сбежала с каким-то певцом…

— Какое это имеет отношение к нам с Машей?

— К вам? — отвела глаза в сторону мать, — К вам — никакого.

— Мама, ты что-то скрываешь от меня?

— Ладно, Юра, ты не зеленый юноша, и прекратим этот бесполезный разговор… Ты сделал выбор, о чем еще говорить? Прости, что я попыталась тебя сбить с толку…

— Это невозможно, мама, — усмехнулся он.

— Поступай как знаешь, — сказала она — Я — мать, а матерям всегда жалко кому-то отдавать своих сыновей, да еще таких хороших, умных, красивых!

— Первый раз слышу от тебя такую лестную характеристику, — смехом попытался разрядить напряженную обстановку Юрий.

— А как твой дед?

— Я тебе первой сказал об этом.

— Твой дед любит Вадима, души не чает в Маше, так что ты, пожалуй, его обрадуешь, — подытожила Вера Арсеньевна.

Про Лилию Петровну она не упомянула, с мнением Юриной бабушки можно было не считаться. К старости она стала совсем бестолковой, забывчивой, и если ее что теперь и волновало, так это отсутствие в магазинах продуктов, шоколадных конфет, огромные очереди за всякой ерундой, в которых ей приходилось стоять, потому что Арсений Владимирович больше не пользовался распределителями, он уже вышел на пенсию, наконец-то получил возможность написать давно задуманную книгу о своем институте, которому отдал всю свою жизнь. Правда, теперь подобного рода документальная литература вряд ли пользовалась спросом, но его это не смущало. Хитров был убежден, что кончатся страшные времена нашего смутного времени, схлынет с прилавков дешевая детективная и порнографическая белиберда и снова люди потянутся к художественной литературе, классике, серьезным произведениям. Кстати, у читателей страны и не ослабевал интерес к настоящей литературе, но кооператоры и околоиздательские деляги навязали им разную дрянь с броскими заголовками. На художественную литературу не находилось бумаги, а на тоненькие гнусные порнографические книжонки и беспомощные авантюрные романы смутных 20-х годов издания бумага была. Государственные издательства почти полностью прекратили выпускать художественные книги большого объема, им стало невыгодно это делать, опять же из-за дороговизны бумаги, тут еще типография повысила свои ставки, от них не отставал и книготорг. Шло настоящее массированное наступление на художественную литературу. В коммерческих отделах книжных магазинов классика и популярная литература поднялась в пять-десять раз выше номинала. Конечно, и тут подсовывались читателям малохудожественная фантастика, серые детективы, раздутые газетами и телевидением диссидентские бездарные книжонки. Причем, цены заламывались дикие. Хорошо было хоть одно: если раньше люди много слышали о том, как зажимали в СССР диссидентских литераторов, издававшихся за рубежом, то теперь они получили возможность читать у нас эти книги. И что же? В большинстве своем вся эта литература, да ее и литературой-то нельзя назвать, пожалуй, за исключением Набокова, Кузьмина, Зайцева, Солженицына, оказалась настолько беспомощной и серой, что истинные читатели только руками разводили и спешили поскорее сдать эти книжонки в магазины, пока совсем на них цена не упала.

Заканчивался «золотой век» бездарностей и в СССР. Если раньше отделения Союза писателей держали под своим контролем все издательства страны, печатая там макулатурную литературу, то теперь их дальние дружки-издатели дали серякам, а их было подавляющее большинство в Союзе писателей СССР, как говорится, от ворот поворот. Мафиозные редсоветы, где сами себя серяки проталкивали в планы, писали друг на друга восторженные внутренние рецензии, стали ненужными издательствам. Убыточную книгу директор издательства теперь опасался выпустить в свет: не купят — скандал! Но в тех издательствах, где еще царили старые порядки и которые получали лимитную бумагу, выпускали малыми тиражами дружков-серяков, покрывая убытки от них ходовой литературой. Серяки суетились, давали взятки, лезли из кожи, чтобы сбыть свою макулатуру, но это уже были судороги издыхающего дракона, некогда пожирающего миллиарды тонн бумаги, картона и выплевывающего на книжный рынок никем не читаемые книги…