Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-2

Дозвонившись домой, я поговорил с Мией и выяснил, что ее вечером пригласила к себе подружка и они будут репетировать восьмую часть «Гарри Гроттера», которую ставят в школе. Никогда еще я не был счастлив от того, что Мии не будет дома. Честно говоря, работать я не мог — я вообще ничего не мог делать — только тупо смотреть в противоположную стену и думать о том, как буду снимать с Асли кожу: тупым ножом, медленно и постепенно, сантиметр за сантиметром. Нет, лучше я ее придушу — она будет биться в конвульсиях, а я буду все сильнее сжимать ее шею… Одна картина сменяла другую, но суть не менялась, я мечтал о том, как освобожу мир от такой матери как Асли. Впервые за всю свою жизнь я кого–то так ненавидел.

Я зашел в квартиру и понял, что сейчас воплощу свои мечты в жизнь. Не знаю, как я это сделаю, но я это сделаю. Асли смотрела по телевизору какой–то придурковатый мексиканский сериал и едва взглянула на меня, когда я зашел в комнату.

— Асли, мне надо серьезно поговорить с тобой, — ярость меня душила так, что я боялся взглянуть ей в лицо.

— Да, Арсланчик, я тебя слушаю, — она даже не соизволила отвести взгляд от телевизора.

Я взял пульт от телевизора и выключил его. Наконец все внимание Асли было сосредоточено на мне.

— Асли, мы с тобой женаты уже двенадцать лет, и я прекрасно понимаю, что за эти годы я сделал все, чтобы ты мне изменила и изменяла.

Она вздрогнула и попыталась что–то возразить, но я поднял обе руки, призывая ее к молчанию.

— Но, Асли, объясни мне, как ты могла допустить, чтобы об этом узнала Мия? — Это я уже проорал, грохнув по столу кулаком.

Асли ничуть не растерявшись отреагировала на мой крик. Сказывались долгие годы нашего брака, и ее крик накрыл мой, как волна в девять баллов утлую лодчонку:

— А когда ты приходил домой пьяным за полночь, когда от тебя так несло женскими духами, что мне приходилось сначала проветривать твою одежду, а потом стирать, когда тебе звонили женщины по ночам, ты не думал, что Мия все это видит? — Асли уже не орала, она в бешенстве вопила. — Ты все эти годы был образцом супружеской верности и теперь тебе не нравится то, чем я решила угостить тебя? Да я просто счастлива, что хоть как–то тебя смогла задеть. Леопольд понимает меня, он в сто раз лучший любовник, чем ты. И мне ничуть не жаль, что Мия об этом знает. Чем быстрее она повзрослеет, тем лучше…

Этого я вынести не мог. Я ожидал всего чего угодно: слез, раскаяния, извинений, но вот такого злорадства — никогда. Того, что она использовала собственную дочь, чтобы сделать мне больно, этому я не мог поверить. Перед глазами пошли красные круги, меня охватило бешенство, я посмотрел на Асли, она не отводила взгляда. Я вдруг понял, что не могу испачкать руки даже для того, чтобы придушить ее, и, схватив стул, со всей силы шмякнул его о стену. Следующим в ту же стенку полетел стеклянный столик. Асли, завизжав, бросилась к телефону. Пока она вызывала полицию, я был просто потрясен ее правильным французским прононсом. Мне вспомнился мой первый учитель японского, который настоятельно советовал завести подружку–японку, говоря, что иначе язык изучить крайне сложно. Как бы он сейчас порадовался такому живому подтверждению своей теории.

Что бы ни было, через три минуты бравые женевские полицейские были перед нашей дверью. Оглядев разгром в комнате, заплаканную Асли в непонятно каким образом порванном халате, ее размазанную тушь вокруг глаз, напоминавшую синяки, они предложили мне проследовать за ними. Я, конечно, мог бы объяснить им кто я такой и тогда полицейские исчезли бы также быстро, как и появились, но понимал, что останься с Асли еще хоть на секунду… Об этом мне думать не хотелось.

Вот так я впервые в жизни оказался в каталажке. Вру, я всю жизнь провел в ней, и теперь со мной не происходило ничего нового. Мне так хотелось на какое–то время оказаться где–то, где меня достать никто не сможет, что даже лязгнувший замок в камеру не заставил меня вытащить мою индульгенцию в просторечии называющуюся легитимкой.

Чистенькая камера привела меня в умиление. Мой сокамерник, карманник, который при последующем знакомстве оказался соотечественником Юли, сказал, что я счастливчик, если попал сюда в декабре. По его словам, здесь по–королевски кормят, после суда у меня будет своя камера с телевизором и на родину мне не захочется еще очень долго.

Еще через час приехал Искандер, и, глядя на его лицо, я понял, что Гегель, утверждая, что абсолютного счастья не существует, ошибался. Передо мной стоял абсолютно счастливый человек, который мне сообщил, что через час я буду на свободе. Через полчаса мне сообщили, что Асли подала заявление на меня, где обвиняла в нанесение побоев, но учитывая, что я посол, то был с извинениями отпущен.