Александр Грог - Время своих войн 3-4

«Да, мало ли я лгал, — думал есаул, — иначе не выжить. — Застыв перед трюмо, он выставлял перед собой ладони, казавшиеся в зеркале еще огромнее: разве на них первая кровь? — «Надеюсь, Вы человек чести…» А сонных на рассвете резать? А пленных рубить шашками: их благородия казаки в бой летят пьяные — чистые мясники… Что вообразил себе, этот покойник…»

Усталый, Варлам падал на кровать, его все больше окутывала звенящая тишина, но во сне он скрежетал зубами и пронзительно свистел, пугаясь собственных криков, вскакивал, зовя спросонья денщика с пятнистым, как птичье яйцо, лицом.

Среди прислуги было много турок и греков, выросших по левому и правому борту своих рыбачьих баркасов, с дубленой от соли кожей, привыкшие к морскому ветру, они насмешливо косились на русских, при малейшем порыве наглухо застегивающих свои медные пуговицы с двуглавыми орлами. И Варлам шарахался, узнавая то в одном, то в другом штабс–капитана. На впалых щеках у него проступила щетина, резко обозначая выпиравшие скулы, заостренный нос и блеклые, потухшие глаза.

«Подумаешь, слово, — оправдывал он себя, — истина в нем живет мгновенье и умирает вместе со звуком… Каждый окружен словами, как пасечник пчелами, надо жить, будто не было этой нелепой дуэли…»

Варлам Невода застрелился в трех милях от Констанцы. В его каюте было опрятно, бокалы насухо вытерты, а в нагане больше не было пуль.

«Этих русских не поймешь, — ворчал стюард–турок, переваливая за борт потяжелевшее в смерти тело.

«Жизни не любят», — поддакнул помогавший ему грек.

«Ковш», «Большая Медведица» или «Семь Престолов», как называли ее на Востоке, крутанувшись вокруг невидимой оси, все также упрямо гранью своей чертила линию, указывающую Север. В лесу последними шапками из крупных колючих зерен, сбившихся в испуге в одно месиво, долеживал свое отгулявшее пиршество снег. Все оживало. Безрассудно, нахально, словно и не боясь, что завтрашний или послезаврашний мороз убьет лопнувшие почки.

— Сдохла сволочь! — ворвавшись прямо с порога объявляет Лешка — Замполит.

— Которая? — спрашивает Георгий. — Сволочей много.

— Из короткого списка!

— Горбачев, Ельцин, Чубайс?

— Ельцин! Борька — Пьяница!

И Леха грязно ругается, наделяя покойного множеством непечатных эпитетов…

Есть от чего… В очередной же раз обманул — вывернулся тот, чье царствование на Руси, подобно тому, как царствование Лжедмитрия называют «семибоярщиной», будущим историкам, как не вертись, придется называть схоже — «семибанкировщиной» или, что исторически точнее, «семижидовщиной» — суть есть однотожие — безраздельным царствованием шести жидов, а средь них седьмого — «непонятно что»…

Представился ли «Бориска», двойник ли его, которого водили за ниточки закулисные кукловоды Вашингтонского Обкома — какая теперь разница? Наследство оставленное им Руси составило миллионы умерших и сопоставимо с самыми страшными кровавыми и голодными периодами России. Последующим же поколениям не уставать удивляться — как можно было допустить до такого?..

— Пить не будем, — мрачно объявляет Георгий. — По этому поводу вовсе пить не будем. Эта тварь даже смертью своей нашей радости не достойна!

Седой дожидается газеты, доставленной почтальоншей на велосипеде, отходит в сторону, не читая, роняет ее под ноги портретом вверх, развязав тесемки, достает то, что уже миллионы лет является руководящей принадлежностью мужчины…

А может, скажете вы, не стоит ссать на труп? Стоит! Куда же еще? Пусть будет ему посмертное лежание в том, чем сам был. И пусть действо напоминает самого покойного, представителя великой страны ссавшего на колесо своего самолета на глазах изумленных делегаций и корреспондентов, обгадившего своих предшественников… Вряд ли ему Царствие Небесное — и хватит о сволочи. Недостойна!

Непозволительно высказываться неуважительно о тех, кого убил или намереваешься. Есть единственное исключение — отношение к предателям. Для них даже не пуля, а веревка. Считали, что первыми в списке стоят Горбачев и Ельцин.

— Вывернулся сука! Не успели! — опять высказывает Леха общую мысль …

— Вечно так, — принимается ворчать Седой. — Запрягаем, запрягаем…

— Ничего, семья осталась. Клан! На круг виновные — куда не ткни. Тут без срока давности, хоть сто лет пройди…

— Я сто лет ждать не намерен! — взрывается Казак и выбегает вон.

— Куда это он?

— Куда еще… Понятно, в Москву.