Юрий Иванов-Милюхин - Докаюрон

— А месячных у меня и быть не должно.

— Почему?

— Я беременная, уже месяца четыре.

— Не понял! — он быстро обернулся к ней, отбросил соломинку в сторону. — Ты это серьезно?

— Куда еще серьезнее, взяла я с тобой грех на душу.

— Почему не сказала?

— Потому что стеснялась, боялась, что перекинешься на другую.

— Ну, блин, кино и немцы, — Дока ладонью поводил по лбу, носком ботинка ковырнул крупный голыш. Повторил. — Как в цирке, блин.

— Не знаю, как мужу в глаза смотреть буду, — вздохнула подружка. Потеребила подол коротенького платья. — Не думала, что в моем интересном положении можно было увлечься другим мужчиной. Дома смотреть ни на кого не хотела, а здесь, вот, расслабилась.

— Курорт, — хохотнул он то ли с облегчением, то ли от досады, что не ему пришлось застолбить место под солнцем будущему маленькому существу. — Курорт и… немцы.

— А теперь писать будешь, или охота отпала? — снова повторила свой вопрос девушка.

— Бумаги мне не жалко, а вот ты, когда родится ребенок, вряд ли найдешь время для меня. Пеленки, соски, погремушки и так далее, враз забудешь, как меня звали.

Она долго молчала, щурясь на покрытое серебряным порывалом безбрежное водное пространство. Потом опустила подбородок на сомкнутые колени, тихо сказала:

— Может быть, ты и прав.

Размещенные под крышей солярия загорелые курортники собрали пожитки и потянулись на ужин, вслед за ними принялись сворачивать водные аттракционы местные предприниматели. И только дикие фотографы с обезьянками, змеями и крокодилами продолжали обход лениво реагирующих на них разморенных пляжников, надеясь на случайную удачу. Дока машинально взглянул на часы, это движение не осталось незамеченным. Девушка оправила платье, раскрыла небольшую дамскую смочку.

— Возьми, чтобы больше не теребить душу.

— Что это? — уставился он на ее ладонь, на которой сверкало что–то продолговатое.

— Ракушка, ты достал ее со дна моря и подарил мне. Помнишь?

Дока на секунду замер, один в один повторялась сцена расставания с пловчихой. Даже сумочки оказались одного цвета, не говоря о блестящей перламутровым нутром половинке домика для морского моллюска. И точно так–же, как в тот день, ему захотелось затащить подружку за пахучий штабель шпал и насладиться ею еще раз перед окончательной разлукой. Он присмотрелся к своему подарку, заметил острый, словно заточенный нарочно, блескучий конец раковины. И вдруг понял смысл сказанных тогда пловчихой, девушкой, прекрасней которой не встречал, торопливых слов: там было очень глубоко, метров пятнадцать. Значит, она поняла, что с ним случилось. Это она ныряла до тех пор, пока не нашла подходящую ракушку с острым концом, чтобы воткнуть ее в стянутую судорогой мышцу под его голенью, это ее тень мелькнула рядом с ним под водой. Пловчиха была той, одетой светом, женщиной, вынырнувшей на далеком от него расстоянии. Кроме нее разве мог кто–то еще продержаться под водой без воздуха столько времени. Дока взял из рук уезжающей подружки подарок, повертел в руках и поднес к губам:

— Прости меня, я только сейчас понял, что держал в руках журавля. Рожденный дураком, дураком и умрет, — с запоздалым прозрением тихо прошептал он. Продолжил посетившую его философскую мысль. — Вряд ли удастся поумнеть за короткий период жизни на земле. Стать еще глупее — нет проблем.

— Не надо расстраиваться, у каждого из нас свой путь, — задумчиво проговорила принявшая его слова на свой счет недавняя партнерша. — Ты прав, ребенок обязан быть превыше всего, даже настоящей любви. Не обижайся, если я не отвечу на твое послание, потому что причину ты осознал раньше меня…

Всего сутки прошли с момента отъезда последней сексуальной подружки, а Дока уже снова спустился с вершины пологой горы на танцы в шестую поликлинику. Танцплощадка при санатории не прельщала его по простой причине, он терпеть не мог целенаправленно отъедавшихся на курортных харчах толстых женщин, ко всему ведущих размеренный образ жизни. Бабы вызывали у него отвращение сытыми кухонными запахами и вонючими запахами пота при любом энергичном движении, которые не в силах были перебить отечественные духи, не говоря о заграничных. И это несмотря на то, что работы для настоящего мужчины в многочисленных сотах–комнатах было непочатый край. Сверкая плавающими в масле глазами, рабоче–крестьянские женщины сами хватали Доку за рукава рубахи и недвусмысленно намекали на уединение в одинаково обставленных комнатах. Там они накачивались спиртным до онемения языка и без стеснения спаривались со случайными партнерами, которые млели на них как хряки на жирных свиноматках в узких загонах колхозных свиноферм. А на открытой всем ветрам танцевальной площадке вблизи берега моря собирались, в основном, приехавшие дикарями поджарые представительницы интеллигентной прослойки, выглядевшие не только пошустрее, но и на любовь зарившиеся обоюдно азартную. Длинноногие подружки старались и в танцах выкладываться в полный рост, как бы ненароком заводя партнера, со стороны незаметно оценивая его способности. Эти продуманные действия усиливали спортивный накал, заставляя с неподдельной страстью выкидывать немыслимые фортеля, лишь бы добиться желаемого.