Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Сколько? — стараясь удержать равновесие на ногах, спросил я.

— Двадцать пять тысяч. Двадцать три килограмма, — без надежды на то, что сделка состоится, ответил молодой мужчина в резиновых сапогах и прорезиненной же курточке.

— За двадцать штук, без торговли. Забираю сразу.

— Ну… забирай, — посмотрев на небо, — день клонился к вечеру, — как бы нехотя согласился рыбак. Вряд ли бы он продал ее вообще, разве что сдал бы в заводскую столовую.

Рассчитавшись, взвалил головастую тушу на спину и потопал к троллейбусной остановке. Всю дорогу, до самого перекрестка проспекта Буденновского с улицей Текучева, салон содрогался от смеха. Пассажиры представляли, что скажет жена и теща, когда я втащу рыбину в квартиру. Не помню, как дошел с ношей до знакомого дома, как поднялся на четвертый этаж, но радостно–едкие замечания жильцов во дворе и разинутые рты Людмилы, Антона и Елены Петровны запечатлелись надолго. Чуть позже Людмила рассказывала, что мать возилась с тушей всю ночь; варила, жарила, солила, делала холодец, насаживала огромные куски на проволоку для провяливания. В квартире надолго застоялся рыбный запах. Мне от этого богатства досталось всего несколько кусков, потому что я снова выпал из обоймы трезвости на несколько дней, пропив с «родными» захребетниками почти весь навар.

И снова на базар, как в бой. Трудно, невыносимо тяжко, начинать заново. Размеренным шагом ребята продолжали движение вперед. А я весь июнь гонялся за призрачным счастьем потерявшей чутье борзой. Но результаты были. Все–таки удалось догнать наличку до восьмисот тысяч рублей. Ваучер по–прежнему держался на приличной высоте, скупка не выкупала у населения золота, отмазываясь тем, что в кассе нет денег. Работники этой странной организации занимались своими делами и делишками, абсолютно непонятными простым обывателям. Люди поневоле тащили кольца, сережки, браслеты на рынок. В начале июля пришло письмо от матери. В который раз она просила приехать к ней с Людмилой и Антоном, чтобы хоть одним глазом увидеть человека, с которым живу, мало того, жду от него ребенка. И я решился. Тем более, подкатывала очередная волна запоя. Я уже научился предугадывать его начало, как зверь, за несколько дней. Купил билеты до Москвы, рассчитывая, что из столицы добраться до Козельска будет несравненно легче. Но все получилось наоборот. До затерянного в сосновых и смешанных лесах маленького городка, за свою непокорность века назад прозванного Батыем «злым городом», мы добрались лишь на вторые сутки пути под вечер. Многие поезда были отменены, многие маршруты автобусов стали невыгодными. Пришлось тащиться на перекладных. Сначала из первопрестольной электричкой до Калуги, а затем уже автобусом до города, где после отъезда из родных мест осели мать и младший брат. Встретили они радушно. Брат оказался фирмачем с размахом. По первости он устроился простым лесником, а позже, когда разрешили вырубать участки леса, по которым тянули линии электропередач, прокладывали дороги или газопроводы, на дрова, взял в аренду пилораму, принялся лепить дачные домики. Правда, пилораму вскоре сожгли завистливые соотечественники, но начальный капиталец уже был. Брат возвел несколько палаток в разных районах города, одновременно скупая ваучеры. Благо, дешевые московские склады находились всего в двухстах с небольшим километрах. Мать увлеклась бизнесом, по воскресеньям торгуя на небольшом местном базарчике водкой, вином, жвачками, тряпками. Поношенное белье за бесценок отдавали ей жены офицеров. Прилепившийся сбоку Козельска военный городок все еще занимал не последнее место в стратегических планах нашей когда–то доблестной, теперь наполовину деморализованной, Российской армии. Как–никак, а третий пояс обороны Москвы. Под поросшими лесом буграми, в глубоких шахтах, продолжали ждать своего часа мощные ракеты, боевые летательные аппараты. Вся наша семья: братья, сестры и даже мать, служили когда–то в расквартированных здесь частях. Позже сестер перевели в другое место.

Короче, деятельное участие родственников в процессе перестройки мне подходило. Я тут же включился в работу. Вместе с матерью в Калуге мы покупали у приезжих казахов огромные чувалы с табаком и продавали его на стаканчики крестьянам из близлежащих деревень. В магазинах ящиками брали вино, водку, сигареты, чтобы в воскресенье, когда они закрыты, толкнуть тем же колхозникам или местным алкашам. Написав новую табличку, как на Ростовском базаре, я скупал ваучеры, золото, монеты. Цена козельских чеков оказалась гораздо дешевле ростовской, несмотря на близость богатой столицы. В этом несоответствии угадывался весь русский характер: ленивый, нелюбознательный, в то же время до одурения широкий. Мол, а-а, ладно, тысяча туда, другая сюда…. Почти все мужики и бабы были невзрачными на вид, низкорослыми, с пропитыми лицами. Редко мелькнет яркий экземпляр, какие на юге встречаются на каждом шагу.