Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Уже пора? — пригасила улыбку хохлушка. — Ну что же, где у тебя ванная, товарищ генерал, горячая вода?

— Ни ванной, ни горячей воды. Холодный душ.

— Понятно. Как в четырнадцатой армии…

Она поднялась с дивана. Выключив свет в горнице, зажгла его в прихожей. Из крана в туалете зажурчала вода. Неторопливо раздевшись, я нырнул под одеяло на кровати. Прохладно, топить еще не начинали. Стуча зубами, поворочался на ледяной простыни. В таких пещерных условиях может и не встать, кожа на яичках превратилась в скорлупу от грецкого ореха. Вдруг вспомнилось, как одна из девушек — поэтесс, пока я точно так–же мучился, дожидаючись ее из туалета, неожиданно выглянула из–за ширмы в полном облачении.

— Пока, — помахала она ручкой, загремев ключом в дверном замке.

Это был капитальный облом. Если бы она справилась с замком, мне было бы стыдно встречаться с ней на литературных посиделках в Доме Союза писателей. Но Бог знает, кому в данный момент отдать кусочек сыра. Я с тревогой вфыглянул из–под края одеяла. Женщина как раз вошла в световое пятно от лампочки в прихожей. О, прекрасные округлые резиновые формы. Не с объемной дыркой между ног от широкого зада и тощих ляжек, а ровненькие полные ножки из аккуратненькой попочки. Это именно мое, потому и мне. Мы с кумом как–то порикопались к английской букве «даблъю», сравнивая ее с женским задом. В основном, бабы обладали задницами, похожими на эту самую «даблъю», но встречались с «раздаблъю», и уж совсем неприлично было быть владелицей «абдрабздаблъю». Хотя, конечно, не они виноваты. И все–таки, на этот счет моя гостья могла не беспокоиться, потому что попка ее точно умещалась в букву «поплъю», если бы таковая существовала в английском алфавите. Осторожно переступая босыми ногами по холодному полу, она прошла к кровати, легко нырнула под одеяло.

— Господи, прости меня, дуру, — прошептала она. — Стыдно, конечно, но что делать. Не бежать же посреди ночи на улицу. Этот… не отстанет…

— Да и свет погашен, — подсовывая руку ей под голову, подкинул я еще один аргументик. — Не переживай, знать будем только мы и Бог. Наверное, он не против, раз так получилось. Впрочем, он дал нам Жизнь, и мы можем распоряжаться ею сами.

— Не преступая заповедей.

— Да, но ты не венчалась в церкви, а я разведен…

Нашарив припухшие губы, я осторожно взял их в свои. Холод неторопливо переместился к ступням. Вскоре согрелись и они…

Женщина приходила ко мне в течении почти месяца. Смотавшись на Украину, торопилась обратно. Я помогал как мог — носил сумки, прятал у знакомых лавочников колбасу, чтобы в случае задержания не конфисковали всю. Она не просила поддержки деньгами, расчитывая лишь на свои силы. Да и я после загулов с трудом вставал на ноги. Пьянки прекратились, количество выкуренных сигарет сокращалось тоже. У нас образовалась почти семья. Кажется, она увлеклась мною. Мне тоже былдо приятно с ней. С каждым разом о Людмиле вспоминал все реже, но о Данилке не забывал никогда. В одну из очередных встреч мы лежали в постели и перекидывались глупыми фразами. Наконец–то затопили и в комнате было тепло.

— В первую ночь я испугалась, — хихикала она. — Думала, нарвалась на полового гангстера.

— Показалось долго? — удовлетворенно хмыкнул я. — Твой, наверное, как воробей.

— Да, он слабее тебя. Но дело не в этом, теперь мы почти не живем. Просто у тебя длиннее и я подумала, что пришел мой последний час. Кроме своего больше никого не знала.

— А сейчас как?

— Нормально, ничего особенного. Приятнее, конечно, но не так, как ахают бабы.

— Ну да, вам подавай такой, чтобы уши отлетали.

— Я же сказала, что разница небольшая, — женщина задумалась. Затем чуть развернулась в мою сторону. — Ты давно к своим не ездил?

— Что толку, — вздохнул я. — Не открывают. Каким стал Данилка, даже не знаю. Дети в этом возрасте растут быстро. Наверное, уже ходить учится, лепетать что–то.

Где–то с полчаса, не замечая, что подруга отодвигается все дальше, я распространялся на эту тему. Говорил, что и сам в детстве не получил достаточного тепла, потому что воспитывался в неполноценной семье. После революции и Великой Отечественной войны однобокость общества стала привычным делом, все больше отклоняющимся в негативную сторону. А Данилка еще маленький, в этом возрасте он просто обязан чувствовать рядом мужчину. Хотя бы лет до двенадцати, чтобы успел впиать мужское начало, не хныкал и не прятался за материнскую юбку по любому поводу. Иначе может вырасти сентиментальным гермафродитом, имеется ввиду характер, не способным отстоять свою точку зрения, тем более, вынести ее на широкий круг обсуждения. Семья у людей с однобоким воспитанием тоже редко складывается удачно. Преобладают ссоры и, как следствие, разводы, потому что парень или девушка никогда не слышали противолположной, более умудренной опытом, стороны. А что может дать одинокая мать, тем более отец. У них одна мысль — накормить, обуть, одеть, поднять на ноги. То есть, вырастить. А кем он станет, к чему у него склонности — способности, второстепенный вопрос, ответить на который просто нет времени.