Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь

— Зато у нас нет оскорбляющих человеческое достоинство резерваций. Общая масса практически однородна. Русские и все, — усмехнулся Аркаша. — Так что твои доводы не совсем приемлимы.

— Да пойми ты, тянут они нас назад, — психанул я. — Не дают влиться в единое пространство той же сытой чопорной Европы, хотя еще со времен Ярослава Мудрого те признавали нас своими, европейцами. А сейчас, с началом перестройки и открытием границ, по странам и континентам вопль — русские идут. Слава Богу, американцы начали разбираться кто есть кто. Уже пишут не о русской мафии, а о русскоязычной, что далеко не одно и то же. До этого весь позор падал на головы истинно русских.

Мы дошли до своего места работы. Аркаша поправил сумку на плече.

— Спасибо за лекцию, — цепляя табличку, сказал он. — Не со всем, конечно, я согласен, но доля правды есть. И большая.

— Как ты можешь согласиться, когда сам наполовину еврей, — уколол я его. — Логика мышления, понимаешь, одинаковая с нерусскими.

— А ты кто? — повернулся всем корпусом Аркаша. — Сам на каждом перекрестке подчеркиваешь, что не русский, а русич.

— Если чувашская княжна, которую я чпокнул, твердо заявляла, что она по национальности русская, то мне сам Бог велел покопаться в истории своего древнего рода, — отпарировал я. — Кстати, когда я в очередной раз заламывал в отчаянии руки по поводу позорящей себя пьянками, грязью, развратом и другими непотребными действиями русской нации, одна женщина с удивлением воззрилась на меня. Мол, кого я считаю русскими. Этих, с пропитыми широкими мордами оборванцев, корявеньких, недоразвитых мужичков и баб? Они только по паспорту русские, а на самом деле к великой малочисленной нации, сумевшей заставить говорить на своем языке одну шестую часть мира, никакого отношения и близко не имеют. Это потомки разных племен, по большей части с татарского Поволжья, со всех сторон прилепившихся к могущественному развитому государству Русь. Вот так–то, дорогой. После ее замечания я словно прозрел. Как гора с плеч свалилась.

— Уймись, могущественный, — снисходительно похлопал меня по плечу Аркаша. — Коли ты такой великий на самом деле, то вдвойне обязан заботиться об остальных малых народах, у которых отобрал не только землю, но и родной язык.

— Я забочусь. Но честное слово, надоела многовековая забота хуже горькой редьки. Хочется пожить как немцы, или шведы.

— В отпуск не собираешься? Как швед.

— С удовольствием бы. А ты?

— Хм, билеты со своей уже взяли. В сентябре бархатный сезон.

— Тебе легче. В твоей сумке шестьдесят пять ваучеров не заторчали.

— Ты ж у нас самый умный, — хохотнул Аркаша. — Чурка и тот догадался бы избавиться от чеков вовремя.

— На это большого ума не требуется, — не согласился я. — Еще ни разу не довелось встретить продавца или продавщицу с высоким интеллектуальным мышлением, потому что нет почвы для развития. Купил — продал, преобладает животный инстинкт. К сожалению, я на рынке начал ржаветь, пропадает стремление к высоким материям, к поискам истины. Может быть потому часто срываюсь, что не вижу смысла в простом накапливании денег.

— К звездам здесь не тянет, в этом ты прав, — пошевелил жирными плечами Аркаша. — Но — каждому свое. Природа создала человека индивидуалистом. Один выделяется тем, что много пьет, другой хорошо ворует, третий дерется. Если у меня нет никаких духовных или низменных талантов, то я хочу возвыситься над массой хотя бы хорошей одеждой, самоуверенным видом от того, что имею возможность купить то, что понравилось.

— Да, каждому свое.

Вздохнув, я машинально пощупал через тонкую кожу сумки толстый пакет ваучеров. Вряд ли теперь удастся пристроить их даже по своей стоимости. Короткий всплеск цен быстро спал, перешел в медленно иссякающее журчание. Коммерческие структуры не позволят им подпрыгнуть вновь, потому что невыгодно. Да и ненадежно все, неустойчиво, даже в структурах власти. Грабят, наживаются, жируют, забыв о том, кому обязаны своими богатствами — о народе. А он может напомнить о себе в самый неподходящий момент.

Ко мне подошел мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе. Лицо показалось знакомым.

— Не помнишь? — с нагловатой усмешкой в краях волевых губ спросил он. — Я купил у тебя старую «сотку», в Чехию собирался ехать.

— Ну и как съездили? — напрягся я. Теперь все стало ясно.

— Ничего хорошего, в смысле твоей «сотки», — придвинулся ближе мужчина. — На границе чешский волонтер порвал ее на моих глазах. Хорошо, что так обошлось, мог бы и в полицию сдать. Фальшивая оказалась, дорогой.