Борис Кригер - Воспоминания Жанны Кригер

Мама тоже происходила из зажиточной семьи. Ее отец владел небольшим галантерейным магазином. У этих моих дедушки с бабушкой было семеро детей: шесть мальчиков и девочка Ада. Ада Иосифовна Саховалер — моя мама. Дедушка Иосиф несколько строже блюл религиозные требования, хотя и он допускал некоторые вольности. Все мамины братья — революционеры, вообще не признававшие Бога. А значит, не соблюдали и кашрут, ели все, что под руку попадет. Иногда приносили в дом свиное сало.

Дедушка не давал им посуды. «Вот вам бумажки, и на них ешьте вашу гадость». Потом эти бумажки выбрасывали. Из этого можно сделать вывод, что и дедушка по маминой линии тоже не был ортодоксом.

— Бабушка (Ада Иосифовна), — вспоминает Борис Кригер, — часто рассказывала о начале ХХ века, оно было наполнено ее юностью, стихами, веселыми братьями. Кстати, дедушка, Борис Яковлевич, тоже писал в молодости стихи, и его хвалили… Конечно, ничего от этих ранних стихов не осталось… Бабушка очень часто читала мне одно и то же стихотворение: «Итак — начинается утро…» Она говорила, что его сочинил ее брат, но уже после того как бабушка умерла, этот маленький шаловливый обман раскрылся после почти ста лет невинного бабушкиного заблуждения… Это был стихи Саши Чёрного. Вот это стихотворение целиком, во всей своей язвительной красе… Я не уверен, полностью ли его читала наизусть мне бабушка.

ВСЕРОССИЙСКОЕ ГОРЕ

(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)

Итак — начинается утро.

Чужой, как река Брахмапутра,

В двенадцать влетает знакомый.

«Вы дома?» К несчастью, я дома.

(В кармане послав ему фигу,)

Бросаю немецкую книгу

И слушаю, вял и суров,

Набор из ненужных мне слов.

Вчера он торчал на концерте -

Ему не терпелось до смерти

Обрушить на нервы мои

Дешевые чувства свои.

Обрушил! Ах, в два пополудни

Мозги мои были как студни…

Но, дверь запирая за ним

И жаждой работы томим,

Услышал я новый звонок:

Пришел первокурсник–щенок.

Несчастный влюбился в кого–то…

С багровым лицом идиота

Кричал он о «ней», о богине,

А я ее толстой гусыней

В душе называл беспощадно…

Не слушал! С улыбкою стадной

Кивал головою сердечно

И мямлил: «Конечно, конечно».

В четыре ушел он… В четыре!

Как тигр я шагал по квартире,

В пять ожил и, вытерев пот,

За прерванный сел перевод.

Звонок… С добродушием ведьмы

Встречаю поэта в передней.

Сегодня собрат именинник

И просит взаймы дать полтинник.

«С восторгом!» Но он… остается!

В столовую томно плетется,

Извлек из–за пазухи кипу

И с хрипом, и сипом, и скрипом

Читает, читает, читает…

А бес меня в сердце толкает:

Ударь его лампою в ухо!

Всади кочергу ему в брюхо!

Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?

Прилезла рябая девица:

Нечаянно «Месяц в деревне»

Прочла и пришла «поделиться»…

Зачем она замуж не вышла?

Зачем (под лопатки ей дышло!)

Ко мне направляясь, сначала

Она под трамвай не попала?

Звонок… Шаромыжник бродячий,

Случайный знакомый по даче,

Разделся, подсел к фортепьяно

И лупит. Не правда ли, странно?

Какие–то люди звонили.

Какие–то люди входили.

Боясь, что кого–нибудь плюхну,

Я бегал тихонько на кухню

И плакал за вьюшкою грязной

Над жизнью своей безобразной.

<1910>

И так часто–часто бабушка мне повторяла: «Итак — начинается утро…»

Она читала мне и другое стихотворение, но только первое четверостишие… Через много лет я понял, почему… Вот первое четверостишие стихотворения, которое теперь практически всем известно, но в советскую пору было деликатесной редкостью…

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж.

Королева играла в башне замка Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Эти строки я слышал от бабушки не раз. Я помню ее сидящей на балконе нашей квартиры в Свердловске и читающей мне его…

А вот продолжение оказалось не совсем для моих детских ушек:

Было все очень просто, было все очень мило:

Королева велела перерезать гранат,

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,

До восхода рабыней проспала госпожа.

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

Конечно, бабушка знала его целиком, но никогда мне не читала… Какой от этих строк Игоря Северянина веет раскрепощенной молодостью начала двадцатого века… Теперь эти стихи, прочитанные полностью, помогают ощутить бабушку юной ровесницей едва народившегося столетия… Наверняка она запомнила эти волнующие юную душу стихи, шушукаясь с подружками по гимназии… Не удивительно, что у бабушкиного внука Бори Кригера проснулась такая страсть к поэзии…