Чарльз Буковски: Рассказы

Мы легли в постель, и после того, как я выключил свет, Кэсс спросила:

— Ты когда хочешь? Сейчас или утром?

— Утром, — ответил я и повернулся к ней спиной.

Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.

Она рассмеялась:

— Ты — первый человек, который отказался ночью.

— Да ничего, — ответил я, — этого можно и вообще не делать.

— Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть–чуть освежусь.

Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она чудесно, длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно, словно отличную вещь. Она укрылась простыней.

— Давай, любовничек.

Я дал.

Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо — и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Какая, к чертовой матери, разница? — спросила она.

Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с огромным листом — листом бегонии.

— Я знала, что ты будешь в ванне, — сказала она, — поэтому принесла тебе кое–что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.

И кинула мне лист прямо в ванну.

— Откуда ты знала, что я буду в ванне?

— Знала.

Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.

Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из каталажки за пьянство и драки.

— Вот суки, — говорила она. — Купят выпить несколько раз и думают, что это уже повод залезть в трусики.

— Стоит принять у них стакан, как беды сами на голову повалятся.

— Я думала, их интересую я, а не только мое тело.

— Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что большинство видит дальше тела.

На полгода я уехал из города, бичевал, вернулся. Я так и не забыл Кэсс, но мы тогда из–за чего–то поцапались, да и я все равно чувствовал, что пора двигать, а когда вернулся, то прикинул, что ее тут уже не будет, но не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и уселась рядом.

— Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.

Я заказал нам выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под каждым глазом вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только стеклянные головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.

— Черт бы тебя побрал, до сих пор пытаешься красоту свою погубить, а?

— Нет, это фенька такая, дурень.

— Ты сумасшедшая.

— Я по тебе скучала, — сказала она.

— Кто–нибудь другой есть?

— Нет никого другого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов. Тебе — бесплатно.

— Вытащи эти булавки.

— Нет, это фенечка.

— Я от нее очень несчастлив.

— Ты уверен?

— Чёрт, да, уверен.

Кэсс медленно извлекла булавки и сложила в сумочку.

— Почему ты уродуешь свою красоту? — спросил я. — Разве нельзя просто с нею жить?

— Потому что люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота — ничто, красота не останется навсегда. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, поскольку если ты людям нравишься, то знаешь, что они тебя любят за что–то другое.

— Ладно, — ответил я. — Мне повезло.

— То есть, я не хочу сказать, что ты урод. Люди просто думают, что ты урод. У тебя завораживающее лицо.

— Спасибо.

Мы выпили еше по одной.

— Что делаешь? — спросила она.

— Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.

— Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.

— Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.

— Утомляет, ты прав, всё утомляет.

Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по–прежнему пялились. Она до сих пор была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.

Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед без напряга. Казалось, мы вместе раскрываем какие–то тайны. Когда находилась какая–нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо — только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе и ближе друг к другу. Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел — уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.