Анатолий Сульянов - Долгая ночь в Пружанах

Старший заметил, что у открытой двери собралась вся рота с командиром.

— Сыны наши! Вы охраняете Белорусскую землю. Рядом с вами останки танкистов 141‑го и 142‑го танковых батальонов Западного фронта. Не забывайте этого! Я склоняю голову перед ними.

Установилась глубокая тишина — люди, казалось, даже не дышали.

Старший на мгновение задержал взгляд на Семене и удивился — лицо, особенно глаза парня, отражали нестерпимые муки, — и спросил себя: «Что сейчас творится в его душе?» Душа, конечно, мается, страдания волнами накатываются и на измученную переживаниями душу, и на мальчишеское, беззащитное лицо, то затеняя его, то высвечивая меркнущую голубизну глаз.

Семен постепенно обрел дар речи, говорил, уже не заикаясь, но с большими паузами; похоже, память тоже вернулась. Но на вопросы он отвечал по–прежнему боязливо, часто задерживая взгляд на двери, словно ожидая ареста. Старший решил продолжить уточнение случившегося ночью. Семен ответил:

— Думал долго — что делать? В роту иттить боялся — робел, испуг после выстрела глубоко сидел во мне.

— Чего же ты, Семен, ждал?

— Не. не знаю. Но очень боялся. Стал смотреть в щелю, вижу, ходют сержанты наши, потом ротный командир, апосля чужой в большой шапке человек появился. И ротная собачка наша бегает! И так мне хотелось погладить ее! Я очень люблю собачек, козочек! У бабушки были и козочки, и собачки. Я с ними рос, и с бабушкой.

— А где твои родители?

— Папаня ушел от нас, а мамка после этого пить водку начала. А когда бабушка стала болеть, меня отправили в детдом.

Старший слушал, удивленно покачивал головой. Вот сколько довелось парню пережить.

— Потом увидел броневик у входа в роту. И мне стало страшно. Ето, думаю, за мной! Снова спужался от страха — на ём пулеметы, ён, зараза, завезет куда–нибудь, а оттуль не выберешься! И по сараю очередь–другую может дать! Куда теперь иттить? Убьют сразу! Думал–думал, что делать? Куда иттить? В роту — боялся, а чего, не знаю, видать, страх обуял меня. Карабин мой выстрелил, и я. значится, виноватый.

— Видишь, Семен, как плохо началась вся твоя полоса неудач и нарушений — с употребления спиртного, а кончилась стрельбой. Не переломишь себя — тобой будут плохие люди помыкать и править. Береги себя от скверны чужого веления! Нельзя уступать их требованиям! Раз уступишь, другой, и все — нет у тебя свободы, нет и тебя! Характер свой надо иметь и свое «я». Уметь за себя постоять и других защитить. Главное — слушай свою совесть! От совести, браток, многое зависит!.. И сколько бы ты еще в сарае просидел? Ведь мог и замерзнуть! Ждал, пока за ноги тебя не выволокут? Продрог сильно. И до сих пор не согрелся.

— Можа, и замерз бы. Пакуль в щелю не посмотрел. Гляжу, к сараю идеть офицер в высокой шапке и в шинеле какого–то необычного цвета. Идеть и идеть! Почему–то, наверное, сдуру, загнал патрон в патронник, машинально, на всякий случай. Никого не хотел убивать — мной кто–то командовал, дьявол или черт? А ён, зараза, идеть и идеть. Куда же, думаю, ты идешь? Патрон же в патроннике!

— Одного чуть не убил — мало. Второго мог убить, — резко бросил Старший, насупившись.

— Не хотел никого убивать! Не хотел! А ён, зараза, идеть. Что же мне оставалось делать? Бежать? Куды, когда броневик стоит с пулеметами. Мозги, наверно, заледенели, оттого и дурь лезла в голову. Видать, во мне страх засел — стал всего бояться. Подумалось, офицер идеть за мной. Снова спужался! Не хотел я ни стрелять, ни убивать. Но что мне делать? Сидеть и ждать, пока меня сцапают?

— Но одного же ты убил! Мало?

— Там, в той драке, сам черт не разберет, кто курок–то нажал. Я не убивал! Не мог я убивать — я же с бабушкой Богу в церкви поклялся не убивать. Она говорила, что об этом в Священном Писании прописано. Бог–то наш против убийства.

— Карабин сам, что ли, выстрелил?

— Не нажимал я курок! Не нажимал! Там тады трое за карабин хватались!

Солдат, похоже, и в самом деле не стрелял, кто–то из троих в борьбе случайно нажал на курок. Поди теперь разберись, кто? Следствие разберется? Разумеется, оставшийся из тех двоих, конечно, будет утверждать, что и он не нажимал курка. И Бога вспомнил, бабушка, похоже, учила мальчишку отнюдь не плохому, а хорошему. А как не стало рядом ее, так и некому было наставить парня.

— А офицер идеть и идеть к сараю! Подумалось, за мной! Опять спужался! Не хотел убивать! Но кто–то подталкивал меня. И я стал прицеливаться, хотя руки закоченели, карабин еле держали. За мной, зараза, идеть!