Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака

— Леня, надо найти Фаину. Она в пятом корпусе.

— При чем здесь Фаина?! Я приехал по делу, я тебе говорил! — он рассматривает, чьи машины припаркованы на площадке. — Ждите, я сейчас.

Маша хнычет:

— Я хочу шашлык! Хотя бы спрайт…

— Скоро поедем обедать. Ждите.

Он исчезает в облицованном мрамором здании. Толик откидывается назад и засыпает. Автомобиль с раскрытыми дверцами, словно раздавленный жук, жарится на асфальте. Наш остров безлюден. У Толика раскрыт рот, и нос размяк, будто оплавлен. Мы находим лавочку — в тени сосны, рядом с клумбой. Маша приносит мне цветы со сломанными стебельками: бархатцы и два ноготка — это цитата из детства. Маша капризничает: «Пить хочу! Лучше бы я поехала на конюшню…» Снизу, с озера, доносятся пляжные визги и дымок шашлыка. Ждем пять минут, десять, двадцать… Невыносимо. Спускаемся к озеру и натыкаемся на Фаинку. Она только что из воды.

— Привет, богачи! Манюня, да у тебя ноги кривые! Это от лошадей. Мне бы такие шортики. Повернись–ка. Класс! Зачем тебе лифчик? — мимо проходят викинги в широченных трусах, в упор разглядывают Машу. Фаина корчит им в спину рожицу. — Посмотри, какие здесь парусники, какие шведы! По–моему, они вообще не просыхают. А где основной? Интригует? Блок сколачивает?? Фи, это непоэтично. Маша, ты что, с ума сошла? Спрайт и шашлык?! Ты разве еще не студентка? Нет, серьезно, ты поступила? Я как подумаю, что Мишик ест в Израиле… Иришка, не давай ей денег, здесь все с поносом! Думаешь, отчего все такие шустрые? Я вечером выйти боюсь. Тем более с моей внешностью… Айда ко мне. У меня такой вид из окна — вы обалдеете! И кормят очень прилично, суп, пюре и котлетка. Зачем вам тратиться? Можно с талонами смухлевать, у меня есть талоны, я сразу от трех редакций…

Подбегает распаренный Леня:

— Привет, Фаина. Вы что? Где вы ходите? Я вас всюду ищу, пошли быстрее! Нас ждут на катере!

Фаинка вспархивает:

— Чао–какао, заходите после групповухи!

Я ворчу на ходу:

— Какой еще катер? Мы не завтракали, даже не искупались, Маша хочет пить, мне надо надеть купальник.

Он останавливается:

— Оставь свои комплексы. Я здесь не хозяин.

Это ясно. Здесь хозяин — хозяин регаты. Дубов. А Ленька все еще не замечает: у меня нет комплексов, я писатель! Мне становится весело:

— Ленечка, кто ты и кто я?

— Уймись, Горинская!

— Но я правда писатель.

Я рассказываю Чмутову, как мы с Машей попали в дорогостоящее кино. Таких катеров всего два в Европе. Катер выглядел фундаментально, как Дубов — государственный депутат, председатель промышленной корпорации. У катера был квадратный нос. На такой скорости трудно разговаривать. И дышать. Я надела купальник в каюте, а могла бы и душ принять. Маша вымечтала свой спрайт, хотя были и другие напитки.

— Там было все. И охрана, и московская журналистка, тоненькая, как наша Фаинка, и тоже губастая, и тоже во всем прозрачном. Но выше. Моложе. Глупее. Она так радовалась, что попала на катер, так жеманилась, будто верила, что сейчас ей спонсируют передачу. А не только запитки и накуски. Она все старалась напомнить мужчинам то ли про вчерашнюю гонку, то ли про вчерашнюю пьянку. Пыталась кокетничать с Дубовым, но тот разговаривал с Леней. Переключилась на помощника, но тот рассказывал про плавучие острова и демидовские плотины. Когда мотор заглушили, подошла яхта с телекамерами, чтобы запечатлеть рукопожатие: Горинский и Дубов. Леня был сам не свой.

— А Дубов?

— Дубов не демонстрирует эмоций. Операторы морщились и стенали: пиво кончилось. Помощник обрадовался и передал им ящик пива вместе с журналисткой.

Мы наблюдали за гонкой: два парусника, как в балете, скользили навстречу друг другу, кружились, разворачивались, ускользали, Дубов объяснял Лене правила, Маша болела «за наших», я наслаждалась видом леса и запахом воды. Когда танец закончился, то катер, каких всего два в Европе, помчал нас прочь на озерную гладь — через протоку в бывшей демидовской плотине. Нас доставили к берегу, берег с воды казался диким, но тут же из–за кустов высыпали молодчики в белых рубашках, в отутюженных черных брюках. Нас взяли в кольцо, наши передвижения отслеживались по радиопереговорным устройствам. Помощник вернулся на катер, мы сели в дубовский джип — квадратный, бронированный. Салон напомнил мне спальный вагон — мягкий, как говорили в моем детстве. Переговорные устройства не унимались: «Первый, первый, восьмой направляется к вам, третий отъехал…» Казалось, мы стоим на переезде, где диспетчерская перекличка управляет десятком поездов. Когда выбрались на шоссе и когда покатили мимо полей, динамики успокоились. Стало слышно: Дубов говорит о младшей дочери.