Николай Дежнев - Пояс Койпера

— Что ж, — развела руками ведущая, — в вашем положении я бы тоже не стала играть в угадайку! Но от прямого обращения к зрителям, вы, надеюсь, не откажетесь?

В голосе ее была только что не мольба. Я через силу улыбнулся. Выбитое моими выходками из сценария шоу входило в заготовленное русло, мне, по словам Леопольда, предоставлялось последнее слова. Стоявший все это время памятником себе ведущий уже манил рукой, приглашая взойти на похожую на трибуну платформу. Когда и как она появилась на авансцене, я не заметил. Непосредственно перед ней стояла камера с телесуфлером, бравшая меня крупным планом. Честно глядя в ее объектив, я и должен был прочесть заготовленный от моего имени текст. Скорость его прохождения по экрану управлялась с помощью пульта, пользоваться им меня и учила ассистентка.

Тяжело вздохнув, я поднялся на возвышение и оказался один на один с притихшим темным залом. Светились над дверями указывавшие выход огоньки, ряд за рядом уходили к потолку едва различимые силуэты людей. На экран телесуфлера были выведены слова: «Дорогие друзья! Раз уж вы…» Взял в руку пульт и, не опуская глаз, нашел на ощупь кнопку. Строка сдвинулась с места и поползла, но как-то очень неохотно.

Произнес:

— Дорогие друзья! Раз уж вы…

Надавил сильнее. Она помчалась той самой гоголевской тройкой, на которой я чуть не сломал себе язык. Меня охватила паника. Поддавшись ей, я попробовал проклятое устройство остановить… тщетно! Текст уже несся с такой скоростью, что утратилась возможность его не то что проговаривать, а и читать. Названия брендов и фирм размазывались на ходу, как при съемке скоростных объектов. Возникая на левом краю, слова галопировали через пространство экрана, чтобы сорваться в пропасть с правого. Я буквально видел, как, падая, они ударяются о ее дно и разбиваются на отдельные буквы.

Догадываясь о происходящем, Майский в кулисах рвал на себе последние волосы. Ведущие окаменели.

Я успокоился. Аристарх говорил про «здесь и сейчас», что ж, я чувствовал их весомость в полной мере. Место в пространстве, мгновение в потоке времени. Они принадлежали мне и только мне. Никто не мог отобрать у меня их хрустальную ясность, пронизанную светлой грустью осени.

Сказал тихо, но внятно:

— Я хочу видеть, с кем говорю!

Соступил с платформы. Где-то произошла суета, кто-то забегал, и под потолком, заливая ряды кресел желтоватым светом, вспыхнула люстра. Люди в зале замерли в тревожном ожидании. Молитвенно прижимая к груди руки, смотрела на меня ведущая. В ее больших выразительных глазах застыл ужас. Прямой эфир на всю страну! На весь цивилизованный мир! Никто понятия не имеет, что сделает безумец в следующую секунду. Одно слово: лууз кэннон !

Ничего особенного он не сделал, наоборот, ободряюще женщине улыбнулся.

— Все в порядке, шоу продолжается!

Сутулясь, как если бы нес на плечах груз, я подошел к краю сцены и опустился на ее доски, поставил ноги на ступеньку спускавшейся в партер лесенки. Один на жердочке над вечностью. Отряхнул пыль мира сего с ног своих. Привычная боязнь задеть ненароком других оставила меня. Отпала необходимость играть с ними в поддавки. Я больше не чувствовал себя слоном в посудной лавке.

Отъехавшая по центральному проходу камера не спускала с меня своего циклопического глаза. Люди в зале следили за каждым моим движением, словно загипнотизированные. Поднял голову. Если верить изображению на большом экране, мои губы сложились в улыбку.

— Так лучше разговаривать, правда?

Зал дружно выдохнул. Достал из кармана сигареты. Зрители задвигались, начали перешептываться. Сидевший в первом ряду ушастый парнишка смотрел на меня во все глаза. С веснушками на носу и шеей тростинкой, подросток выглядел до комичности серьезным. Если кому-то и стоило рассказать то немногое, что я понял, то ему.

— Тебя как звать?

Покраснев до корней волос, он еле слышно прошептал:

— В…вася!

— Славное имя! — похвалил я и улыбнулся еще раз, но не в камеру суетившегося рядом оператора, а исключительно мальчишке. — Знаешь, старик, неладное что-то творится в нашем с тобой отечестве, изверились мы, измельчали! Вроде бы всю жизнь занимался делом, а оглянешься… пустыня! Видел, наверное, в театре марионеток кукол, что пляшут на ниточках? Вот и мы стали такими, не живем, а дергаемся. Горько это, многое надо бы изменить, но я уже не успею. Вся надежда, Вась, на тебя, не подведешь?..

Паренек кивнул, вытер разгоряченное лицо рукавом рубашки.