Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

— Когда дело касается чести, и отец должен идти за сыном. Но я за ребят наших спокоен. Дадут фашистам прикурить — поскорее бы.

Они встали и направились в сад. Сартиб неподалеку пас коров. В руке он держал виноградную гроздь и отщипывал от нее. Увидев старика, он улыбнулся.

— Слышь, отец, чего за волком своим не смотришь?

— А что случилось? — Мухаммеду-киши шутить было некогда. Он думал о том, что сказал ему Мусеиб-муаллим.

— А чего может случиться? Деваться-то ему теперь некуда, вот и кружил вчера, как лиса вокруг виноградников.

Однажды вечером Сартиб привез на ишаке труп волка. Кликнул старика:

— Забирай. Скопытился. Еще немного, и шакалы от него ничего бы не оставили.

Волк совсем уже не был похож на того, что попал когда-то в овчарню. Тот был упитанным, здоровым, глаза сверкали, а этот был кожа да кости, с облезлой шкурой, потухшими глазами. Сартиб стащил его наземь.

— Поразвлеклись хоть как-то. Одно удовольствие было с волком твоим. Последнее время приходил и сидел около стада. Вперит глаза в меня… А я про себя, сукин ты сын, думаю, жнешь, что посеял. Даже бегать у него сил не было.

— Ладно, а где ж его колокольчик?

— Услужил он ему, нечего сказать. Может, я его себе оставлю, а? Хочу привязать к козе Гафара, она у меня стадо водит.

— Давай сюда, он мне нужен. Помоги-ка мне освежевать волка.

Ребятишки окружили их. Среди них нагишом стоял карапуз лет трех-четырех.

— Не бойся, малыш, он дохлый. Помочись-ка сюда.

Мальчуган словно ждал этого…

Сартиб спросил:

— А это зачем?

— Обычай, сынок. Когда убьют волка, всегда так делают. Много на свете злых людей. Кого смажут волчьим жиром, так тот на самого родного человека волком глядеть начнет.

Прошли осенние дожди, и травы зазеленели. По утрам их покрывал иней. С гор дул холодный ветер; на их вершинах от времени до времени вздымались столбы снежной пыли. Деревья становились черными. Мухаммед-киши все время проводил на жнивье. Приходил сюда каждое утро. Побеги осенней травы напоминали молодой лук. Старик и сейчас возвращался оттуда. По бревну, перекинутому через ручей, прошел молодой барашек. Он был выкрашен хной, на шее у него весело покачивался колокольчик. Шел он очень важно. Словно говорил своей походкой: «Прочь с дороги. Это иду я. Погодите немного, и у меня будут крутые рога и жирный курдюк. Я стану сильным бараном».

Доктор Орудж был доволен жизнью, на здоровье никогда не жаловался. Ему было под сорок пять, но он до сих пор даже гриппом ни разу не болел, и заботы семьи его не очень обременяли. Жена его — Пакиза, на шесть лет старше его, была домовитой хозяйкой. Дом содержала в чистоте и порядке, готовила вкусно. Сама же была нетребовательна, без претензий — словно ягненок. Никогда не допекала мужа вопросами — куда и зачем пошел и почему так поздно явился… Орудж по утрам пил на кухне свой хорошо заваренный чай, ел яичко всмятку или яичницу, хлеб с маслом и сыром.

И одежду его Пакиза тоже содержала в идеальном порядке. Рубашка, костюм и галстук всегда свежевыглажены, туфли протерты, а если пуговицы на плаще были вечером расшатаны, утром уже он находил их крепко закрепленными.

И сыном был доволен. Окончил среднюю школу с золотой медалью. И в вуз поступил, можно сказать, своими силами. Хотя, конечно, и Орудж не дремал — слегка, как говорится, подсобил. Когда сын учился на втором курсе, Орудж вновь немножко помог и перевел его во Второй медицинский институт в Москве. Каждую неделю сын теперь звонит родителям, по праздникам шлет им поздравительные открытки. Но и Орудж не забывает о сыне, в начале каждого месяца высылает ему определенную сумму денег.

Орудж был известным в городе врачом — психиатром. Он любил свою профессию. К странностям пациентов относился снисходительно, с пониманием, не сторонился своих больных, а если ему удавалось кому-то помочь, был искренне рад. Ну, а если больной был совсем безнадежен, то старался не принимать это близко к сердцу — ведь их излечение не зависит от него, доктора Оруджа… Такие болезни ведь вообще не излечиваются. Конечно, у этого вопроса была и материальная сторона, и доктор Орудж не обязан был терпеть угрызения совести, оттого что его благополучие зиждилось на несчастье других — это его профессия, его работа. Он был специалистом высокого класса, прекрасно владеющим своим ремеслом. И это вполне в порядке вещей, если он облегчает чью-то незавидную участь, кого-то излечивает, кого-то обследует или даже подтверждает чью-то безнадежность — и затем со спокойной совестью берет свою законную плату. И если его так называемая законная плата оказывается несоизмеримо выше его собственной зарплаты, ну что ж… Значит, это обусловлено его заслугами, именем, знаниями. Ведь и то правда, что больные, вернее их родственники, ищут не других, а именно доктора Оруджа, они хотят попасть именно к нему на прием, готовы заплатить за услуги любую сумму. Помимо больницы, доктор Орудж два дня в неделю принимал больных у себя дома. Одним словом, в течение последних десяти-пятнадцати лет у доктора не было ровным счетом никаких материальных проблем. Получив четырехкомнатную квартиру в кооперативном доме, выходящую окнами на море, заново ее отремонтировал, пол устлал дорогим паркетом, сделал арочные проходы между комнатами, потолок и стены разукрасил лепными узорами. Комнаты, кухню, прихожую обставил импортной мебелью. Шкафы заполнил хрустальными вазами, всевозможной посудой из дорогого стекла, источавшей ослепительный блеск. Кроме того, Орудж имел три телевизора, два видео, проигрыватели с обычными и лазерными дисками. В зарубежные поездки отправлялся с видеокамерой. У него была автомашина «Волга» со стереомагнитофоном и дача в Мардакянах. И как раз все его беды впоследствии и начались именно с дачи.