Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Мальчик посмотрел на мужчину и отвернулся.

— Я думаю, хорошее не спит, — проговорил он тихо, печально. — Хорошее умерло.

— Нет, не говори так. Хорошее в людях никогда не умирает, — мужчина подумал и прибавил: — Нет, умирает, конечно, но только вместе с ними.

Они помолчали. На улице, за оградой сквера послышался негромкий смех одинокого прохожего. Мужчина обернулся, проводил взглядом колеблющуюся фигуру.

— Пьяный, наверно, — сказал он в пространство между собой и мальчиком.

— Я бы хотел ехать по дорогам в машине, и чтобы там и жить, — мечтательно произнес мальчик, занятый своими мыслями.

— Мы будем ехать. Мы будем всегда ехать по дорогам, правда, папа?

— Правда… И ты, когда вырастешь большой, будешь работать, может, даже ученым будешь, все тогда станут тебя уважать, и у тебя самого будет красивая дорогая машина…

— Свой грузовик, — мальчик засмеялся от счастья.

— Нет, зачем же грузовик? — возразил мужчина. — Свой автомобиль. Дорогой автомобиль с шофером в форменной фуражке. Это намного лучше грузовика. И тогда ты сам будешь катать меня…

— Нет, нет, не катать, — возразил мальчик, слушавший до того, как завороженный. — Мы не будем кататься. Мы будем ехать по-настоящему, ехать по разным дорогам. Увидим разные красивые места, красивых, добрых людей. Это нужно, папа, а не просто так! Это нужно, папа, — говорил уже плаксиво-просительным голосом мальчик, чувствуя, что не может донести свою мысль до отца, жалея и сердясь про себя, что не может объяснить отцу такие простые вещи, и видя по благодушному лицу мужчины, что тот не понимает его.

— Да, да, по-настоящему ехать будем, — согласился мужчина и неуклюже, неумело погладил мальчика по отросшим волосам, даже не погладил, а положил на мгновение свою большую ладонь на его голову, и сердце мальчика сильно забилось от этой неумелой ласки.

— Тебе давно пора постричься, — сказал мужчина. — Завтра свожу тебя в парикмахерскую.

Мужчина заметил насмешливый взгляд мальчика, чуть смутился и повторил:

— Завтра уже обязательно… Все времени раньше не было.

— Все мальчики в классе смеются надо мной, говорят, что я на девочку похож.

— Деретесь? Не бьют тебя? — спросил мужчина, и в голосе его звучало лишь спокойное любопытство.

— Нет, не бьют, — звонко ответил мальчик. — Не могут. Я сдачи даю. Знаешь, как я здорово дерусь? — он вскочил со скамейки и встал напротив мужчины, сжав свои маленькие кулачки.

— Не сжимай, кровь пойдет, — мужчина взял его за порезанную руку.

— И еще у меня в классе есть друзья. Мы дружим, — прибавил мальчик более спокойным голосом, усаживаясь обратно рядом с отцом.

— Хорошие друзья — это много значит! — рассудительным тоном произнес мужчина.

Он притянул мальчика к себе, большие его руки держали узенькие плечи мальчика. Он хотел поцеловать сына, но стеснялся. А мальчик, бледный от волнения, стоял, опустив глаза, не приученный к отцовской ласке, не просящий ее и не отвергающий. Внутри у него что-то сладко заныло. И тогда он заплакал, по-взрослому, беззвучно, крупными слезами из больших своих темных глаз.

— Что ты, глупенький? — дрожащим от нежности голосом спросил мужчина, он растерялся, не зная, что делать дальше, и просто повторил теперь уже осипшим, деревянным голосом: — Что ты, глупенький, не надо…

«Боже, — подумал мужчина, содрогнувшись на миг в душе своей, — не повтори в нем, боже, мою судьбу».

Ему даже не пришло в голову, что сына можно усадить к себе на колени, утереть ему слезы, приласкать… Да мало ли что можно… Мало ли что на его месте сделали бы другие, нормальные отцы. Он вспомнил об этом запоздало: мальчик перестал плакать и теперь сидел рядом, мрачный, тяжелым, недетским взглядом упираясь в мохнатые ели напротив скамейки.

Мужчина тяжело вздохнул, чувствуя свою беспомощность, и заискивающе произнес:

— Хочешь, немного погуляем?.. Хочешь, на бульвар пойдем? — он говорил заискивающе, как жизнь научила его говорить с людьми, потому что с собственным сыном говорить он еще не научился.

А мальчик, расслышав эту фальшивую нотку в его голосе, передернулся, она больно ударила по душе его, захлестнула горло. Дети ведь всегда остро чувствуют фальшь. Он презрительно хмыкнул, решив, что своим презрением перечеркивает фальшивую нотку, невольно прозвучавшую в голосе отца. Но мужчина уже перестал заглядывать ему в лицо и никак не среагировал, а может, даже не расслышал, и мальчик понял, что не удалось, так резанувшая душу ложь, исходящая от родного человека, и осталась висеть в воздухе между ними, звеня в его ушах. Подчеркнуто-равнодушным голосом мальчик ответил: