Зденек Плугарж - Если покинешь меня

У Вацлава опустились руки, и он сделал судорожный глоток.

— Разве вы не хотите уехать отсюда?

— Хочу…

Им навстречу шли три субъекта: руки в карманах, в зубах сигаретки, воротники пальто небрежно подняты. Отпечаток равнодушия и скуки на их молодых лицах моментально сменился наглостью, как только они увидели Катку. Когда поравнялись, средний из них, рыжеватый, причмокнул и отпустил по адресу Катки пошлое замечание. Присутствие Вацлава молодчики совершенно игнорировали.

— Мерзавец! — бросил ему вслед Вацлав.

— Ну, ну, смотри у меня, как бы я не выкупал твою морду в луже, болван! — И рыжий залихватски сплюнул сквозь зубы.

Казалось, Катка на весь этот инцидент не обратила никакого внимания. Она все порывалась уйти, но Вацлав не отставал от нее.

— Мне пришла в голову мысль, — сказал он торопливо и покраснел, — что мы могли бы посидеть за чашкой черного кофе, как только я получу первую зарплату. Однако не «У Максима».

— Зачем? — Она подняла брови.

Вацлав нащупал в кармане камешек, принесенный с чешской стороны Шумавы.

— Я здесь страшно одинок. Да вы, вероятно, и сами знаете, как тяжко, если человек не может никому довериться.

Искренность его тона заставила ее на минуту задуматься, потом она слегка пожала плечами.

— Это не имеет смысла, я замужем.

Вацлав беззвучно пошевелил губами, растерянно посмотрел на ее пальтишко, обтрепавшееся у петель.

— А ваш муж?

Она явно не хотела отвечать. Вацлав понял, что ничего не достиг бы неуместной настойчивостью, и спросил лишь, в котором бараке она живет.

— До свидания, — ответила Катка с еле заметной улыбкой. — И забудьте о рыцарстве. Оно вам здесь будет только мешать. — Она ушла. Чулки ее были заштопаны на пятках, но в походке чувствовалось достоинство и изящество.

Вацлав медленно прошел через входные ворота, мимо подслеповатых, давно не мытых окон хозяйственных построек и складов и нерешительно остановился перед дверью кирпичного здания канцелярии, откуда доносился звучный голос певца. Немецких служащих уже не было, дежурный послал его в кабинет, из-за закрытой двери которого доносилась ария из «Якобинца» [47] «Якобинец» — опера чешского композитора Антонина Дворжака (1841–1904). . Вацлав постучал. Певец тотчас умолк.

— Привет тебе, брат мой! — воскликнул папаша Кодл, и его широкий подвижный рот растянулся в приветливой улыбке. Кодл смущенно топтался на месте, как будто был застигнут за каким-то постыдным занятием, и даже слегка споткнулся о складку ковра. — Когда-то я неплохо пел. Теперь уже не то, да и пою редко. Хоть в песне на миг перенесешься в любимую Чехию…

В кабинете было сильно натоплено. Папаша Кодл был без пиджака. Брюки — на подтяжках. Галстук немного приспущен. На толстой шее — капельки пота, а жирное лицо — багровое от недавнего напряжения. Кодл допил стаканчик, который держал в руке, а потом, согнав с кресла ангорского кота, сказал Вацлаву:

— Садись, дружище!

Кабинет отличался от других комнат: вдоль стены стоял широкий диван, покрытый потертым смирненским покрывалом, и радиоприемник. На окнах висели плотные шторы, в углу, возле письменного стола, маленький курительный столик. На нем сигареты, спички, пепельница. Вокруг столика — три кресла, а над ним, на стене, дешевая литография, изображавшая нагую цыганку.

— Вы приглашали меня… — Вацлав комкал шляпу в руке.

— Ну, рассказывай. — Папаша Кодл плюхнулся в кресло, задрав короткие ноги.

Вацлав, смущаясь, начал свой невеселый рассказ о неудачном визите в ректорат Нюрнберского университета. Он поведал Кодлу о своем доме, о годах учения. Много времени было упущено при протекторате, а теперь, когда Вацлаву уже двадцать пять лет — такой возраст, при котором иные уже имеют дипломы в карманах, он не может позволить себе впустую тратить невозвратимые годы!

Папаша Кодл в задумчивости теребил серебряную серьгу в ухе. Наконец он сказал:

— Нравится мне твое мужество и энтузиазм, парень. Ты знаешь, чего хочешь. Таких немного в Валке. Некоторые здесь потеряли самих себя, начали хиреть, как цветы, пересаженные в глину. От других не добьешься четкого ответа, почему, собственно говоря, они вообще находятся в эмиграции. Возможно, что они сами того не ведают. Есть здесь скептики, для которых будущее — туман. Почти все чего-то ждут, на что-то надеются. Эмиграция, мой друг, это ожидание. Однако некоторые ждут чуда, но счастье не приходит к людям, неспособным бороться.