Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

Ясно, что-то плохое: лоб затуманился, сморщился, как прошлогоднее яблоко, сам переминается с ноги на ногу, словно ему вдруг на двор потребовалось, а свободной рукой в карманах роется, наверно, курево ищет. От радости никогда за эту свою вонь не хватается.

— Хорошо, хорошо, — кивает головой, будто перед алтарем. Кладет трубку, несколько раз вертит ручку, но все еще не отрывает глаз от этой таратайки, может, боится, что снова возьмет да заверещит, проклятая. Наконец поднимает глаза, и она осмеливается спросить:

— Кто это?

Отмахивается рукой, как от назойливой мухи, но все равно через минуту отвечает:

— Из лесхоза… Завтра ехать надо.

Ну, слава богу, что только из лесхоза, что не из милиции или еще откуда-то. А что надо ехать, это, может, и неплохо. Крупа, сахар кончаются. Привезет. И Винцукаса мог бы навестить. А то и самой удастся напроситься.

— Может, вместе поедем?

— А тебе чего там?

— Ребенка навестить, отвезти что-нибудь бедняжке…

— Каникулы скоро — сам приедет.

Ничего другого и не стоило ждать. Как будто это не его сын. Не тревожит. Совсем неинтересно, здоров ли, сыт ли, не обижают ли. Откуда такое каменное сердце? А скажи, так зверем набросится: мальчишку портишь, надо или нет — балуешь, барчука вырастить хочешь… Лучше и не начинать. А еще сегодня, когда такой мрачный, и вовсе плохо может кончиться. Пусть остынет. А то теперь вроде раскаленного утюга — только прикоснись, сразу вспыхнет.

— Не знаю, как долго задержат, — сам заговорил, слава богу, — может, до вечера просижу. Зачем и тебе терять весь день?

— Ты прав, — торопливо соглашается. — Кто же за скотиной посмотрит, если я там весь день… А еды у Винцукаса, может, еще достаточно…

— Еды могу завезти.

Вот ведь как хорошо. Оттаивает понемножечку. Человеком становится.

— Может, и крупы, сахару купишь?

— Куплю.

Ну вот, все улаживается. Только по-хорошему, только лаской с таким, не иначе. Как к норовистой лошади надо уметь подойти, так и тут: слово скажешь не так — сразу содом, хоть из дому беги. А теперь, кажется, оттаял… Теперь можно потихоньку возвращаться к старому. Лишь бы не почувствовал этого, лишь бы даже издали не почуял. Пусть ему кажется, что все по его воле, по его желанию идет.

— Пошли, Винцас, в избу. И я рюмочку выпью, — дождавшись, когда он снова выйдет во двор, говорит она, берет за руку, словно ребенка, и ведет в жилой конец избы.

После вчерашних поминок еще стоят длинные, наспех сколоченные столы, принесенные от соседей лавки, груды чистой посуды, в комнате еще держится запах свечей, до боли напоминающий о Стасялисе, царствие ему небесное, которого здесь отпевали соседи.

— Открою окна, — говорит она.

— Надо сквозняк пустить, — соглашается он и идет от окна к окну, распахивая их, впуская свежий воздух.

Мария облегченно вздыхает, стелет на конец стола чистое полотенце, несет оставшуюся от вчерашних поминок закуску, а он смотрит на все и вдруг спрашивает:

— Откуда все это? И селедка, и капуста?

Ее словно обухом по голове:

— Да со вчерашнего осталось. Разве не помнишь?

Он молчит. Наморщил лоб и молчит. Снова хмурится как туча.

— Ничего удивительного, что не помнишь, — торопится рассеять надвигающуюся тучу. — Все время сам не свой был: ни крошки в рот не положил, а спрошу что-нибудь — не слышишь… Будто с тем светом беседовал… Я не на шутку испугалась…

Он кончиками пальцев трет лоб, будто с похмелья, когда напрасно стараются вспомнить вчерашний день.

— Пива хочешь? — спрашивает она.

— А пиво откуда?

— На тебе! Кучинскас целый ящик привез. Еще оба и выгружали… И этого не помнишь?

Он не отвечает, даже головой не двигает, а только смотрит на нее подозрительным взглядом, будто она лжет.

Оставляет его такого растерянного, а сама бежит во двор, приоткрыв маленькую дверцу, лезет в погреб, по крутой лестнице скатывается вниз, где под соломой на слежавшемся, еще зимой запасенном льду хранятся запотевшие бутылки пива и водки. Выбирает бутылку покупной, государственной, сует под мышку пару бутылок пива и снова взлетает наверх, бегом торопится в избу. «Куй железо, пока горячо, не позволяй остыть», — бормочет под нос.

Она сама наполняет рюмки, наливает в стаканы пенящееся пиво и вдруг спохватывается:

— Надо Агнюке позвать! Как же я так…

— Конечно, — говорит он, глядя, как набухают, поднимаются и тут же лопаются пузыри пены.

Снова бегом, путаясь в складках широкой юбки, она торопится через двор, через редкий сосняк к белеющему дому покойного Стасиса. Схватившись за ручку, рвет на себя, но дверь не открывается. Заперта.