Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

— Воронушка ты моя, богомолушка, напрасно подозреваешь меня во всех мыслимых и немыслимых грехах… Все, Агнюке, намного проще: заставили, чтоб привез лекарство, куда денешься — пришлось съездить. А насчет той ночи — можешь быть спокойна, ведь говорил, как все было, — сказал и тут же понял, что не верит она ни единому слову. Неспроста второй вечер заводит ту же речь, надеется, что он выговорится, и обоим станет легче, избавившись от тайны, которая встала между ними, словно стена — ни обойти, ни разрушить. Никто так не чувствует обман, как любящая женщина, думал он, сокрушаясь из-за своей лжи. Какими-то неведомыми мужчинам путями любящая женщина способна уловить даже малейшую неискренность. Что это? Тончайшая интуиция или дар предчувствий, предвидения, о котором мужской род не имеет ни малейшего понятия? А может, все намного прозаичнее; просто любящая женщина прекрасно знает любимого мужчину, и это знание позволяет незамедлительно ощутить его состояние. Ведь ясно, что она чувствует его тревогу, видит его терзания, только не ведает истинной причины, которой никогда, наверно, и не узнает… Как же поведаешь ей о той женщине и ее дочурке? Агне навсегда отвернулась бы, оставила его, услышав, что он даже пальцем не шевельнул для их спасения. Каждая любящая женщина настолько же требовательна, насколько и чувствительна. И он боялся этой требовательности Агне, заранее зная, что она не простит… И слава богу, что она ничего определенного не знает, хотя и видит его насквозь. А вот Мария — словно слепая. Целый день, как наседка, ласкала сына, а муж как будто и не существовал для нее. Бог знает, где тут и в чем причина. Прожитые годы, серые будни или еще какая ржа съели все, оставив лишь невеселый долг друг перед другом да перед людьми. А может, любовь и привязанность женщины вопреки ее воле и желанию сами по себе переходят от мужа к ребенку? Так или иначе, но смотреть на Винцаса было тяжело, как на надломленное бурей дерево, которое еще силится корнями уцепиться за землю… «А интересно было бы узнать, что ответили бы женщины всего света на вопрос: кого они больше любят — ребенка или человека, от которого родили этого ребенка? Чушь», — улыбнулся он, потому что ответ известен заранее, и ничего тут уже не изменишь…

И вдруг — стук в окно.

Стасис не вздрогнул, не испугался — неожиданное дребезжание стекла было таким осторожным, словно это парень стучал девке, боясь разбудить домашних. Даже подумал, что померещилось в полусне, но немного погодя снова — бар-бар-бар — кончиками пальцев по стеклу. И вдруг он опомнился: ведь сам назначил на пасху! Целый день думал об этом, целый день ждал, а теперь вот забыл. Словно кот, выскользнул из постели, в исподнем прошел по холодному полу в сени, даже хотел, не спрашивая, открыть и наружную дверь, но Агне с вечера замотала ее проволокой, и он долго копался в потемках, пока наконец распахнул дверь. У двери стоял Клевер! Как и в последний раз, так и теперь он стволом автомата почти упирался в живот Стасиса.

— Со святой пасхой, — сказал он.

— Тебя тоже.

— Чужих в доме нет?

— Только жена.

— Вот и хорошо… Я страшно соскучился по своей бабе. Почти каждую ночь во сне вижу, понимаешь? И все так, что просыпаюсь мокрый, будто после бани. Но разве тебе понять?

— Случилось что? — спросил Стасис.

— Еще нет, но скоро такое случится, что у всех чертей со смеху животы лопнут. Тебе приказано в среду явиться туда, где в прошлый раз был, — к большой сосне. Шиповник велел сказать, чтоб явился как штык. Тут не до шуток.

— В среду?

— Да.

— С утра?

— Шутишь? В сумерки явись. И смотри, чтоб даже лиса не тявкнула. Понял?

— Понял.

— А теперь топай в постель, чего доброго, баба, тебя не дождавшись, на двор выйдет. И ей ни гугу… Понял?

Стасис кивнул, закрыл дверь и снова, будто кот, подстерегающий мышь, подкрался к кровати. Осторожно залез под перину, но тут же услышал голос Агне:

— Где был?

— А куда люди по ночам ходят? Налакался этого пойла, вот оно и гоняет.

— Не только гоняет, но и заговаривает с тобой.

— Что? — насторожился Стасис.

— Тебе лучше знать, о чем на дворе бормотал, как тот Вилюс…

— Ну знаешь, это уж слишком. — Стасис притворился рассерженным, хотя самого всегда разбирал смех, когда придурковатый холостяк Вилюс, ходящий по селам с сумой, присев где-нибудь в уголке, принимался чесаться и бормотать, что надо бы жениться, только девок теперь нет — одни распутницы.

— Хорошо, что третий кувшин не вылакал, а то и запел бы, — сказала Агне и повернулась спиной.