Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

Весь день Агне мыла окна, пол, ведрами таскала воду, и изба еще сильнее пропахла древесной смолой, словно весной в цветение сосен. Пол они не успели покрасить, и он светился белизной, лишь кое-где чернея кружками смолистых сучьев. Тесаные балки плотно прижимались друг к дружке, торчащий из щелей мох Стасис подрубил, подровнял топором, и только серые линии бежали через всю стену.

Они трудились, потели весь день без передышки, все поторапливая друг друга. Агне только быстренько сбегала в хлев Винцаса, торопливо управилась со скотиной и снова, подоткнув подол, мыла, скоблила, наводила лоск. Если б не Мария, они и без обеда остались бы. Но жена брата позвала и угостила кушаньем страстной пятницы: каждому положила в миску по селедке и налила густого, без капли жира, картофельного супа. Мужчины попрекали ее, что после такого обеда не работать, а только в постели валяться, но упрекали беззлобно — они знали, что Марию не переубедишь, не вымолишь и крохи мяса: грех в такой день досыта наедаться.

Подобным образом прожили и страстную субботу. Вечером в луковичной шелухе раскрасили пасхальные яйца.

Перед тем как лечь, Агне вышла на двор и застыла от страха. Окруженная лесом деревушка и так выглядела небольшим островком в бескрайней пуще, а их избушка была и вовсе отгорожена от мира. И от хутора Винцаса, от лесничества ее отделяла полоса леса, достаточно густая и широкая, чтобы даже в ясный день не разглядеть хутор брата. Лес, лес, лес… Если беда или несчастье, то хоть зайдись в крике — все равно никто тебя не услышит, никого не дозовешься. А еще в ветреную ночь, когда лес шумит, гудит, словно орган, заглушая все звуки, что уж там человеческий голос, бесследно исчезающий в просторах пущи. В ясные ночи хоть звезды сверкают в небе, а теперь над головой будто черная шаль наброшена, и в лицо, словно осенью, сыплет изморось. Агне передернулась от промозглой сырости и поторопилась в избу. Да хоть бы дверь была на засове или крюке. А то распахнута для каждого…

Прижалась к боку мужа, широко раскрытыми глазами смотрела в глухую темноту, и снова кольнуло в сердце — не слышала дыхания Стасиса. Она осторожно положила ладонь ему на грудь и застыла в ожидании. Слава богу, дышит… А пуща стонет, вздыхает, шумит беспрерывно, дождь хлещет в окно, и Агне подгибает ноги, сворачивается калачиком… Пытается думать о завтрашнем дне, о пирогах, которые бог знает как выпекутся в новой печи, о том, что надо бы накопать хрена в огороде Марии, о многих других больших и маленьких делах, которые наваливаются на каждую хозяйку в праздники. Со всем этим, конечно, следовало справиться сегодня с вечера, грешно копаться в пасхальное утро, но уже не было ни сил, ни желания… Лишь бы тесто для пирогов хорошо подошло, не провалилось… И окорок надо бы сейчас замочить — за ночь вытянуло бы соль, но, может, и так сойдет. Все свои, авось не осудят, не забракуют. И еще что-то собиралась приготовить, но трудно вспомнить, совсем из головы вылетело, да ну ее… Так и заснула, уткнувшись в плечо мужа. Неизвестно, сколько спала, но проснулась так же внезапно, как и уснула. Открыла глаза, села в постели, и снова ее охватил ужас. Она напряженно слушала, тщетно пыталась что-то рассмотреть в глухой темноте, ей казалось, что кто-то проскользнул через дверь в избу и стоит, притаившись в углу, ждет, когда она опять заснет. Затаив дыхание, смотрела в темноту и уже не сомневалась, что там кто-то движется, ползет по полу к кровати, вершок за вершком, все ближе и ближе, уже слышны шелест одежды и приглушенное дыхание… Она закричала, схватила мужа за плечо, тормошила, пока тот не вскочил и, разбуженный от первого, самого сладкого сна, раздраженно спросил:

— Что случилось?

— Там… В углу кто-то… — с дрожью прошептала она.

У Стасиса сразу весь сон пропал, он выкатился из кровати, пошел было в темный угол, но Агне схватила за руку, тащила к себе; он силой вырвался и чиркнул спичкой.

В углу лежал его же полушубок. Вечером впопыхах бросил… Теперь поднял его, встряхнул, словно желая убедить Агне, что это всего лишь основательно потрепанный за зиму полушубок, под которым нет даже крохотной мышки.

— Приснилось что? — спросил, вешая полушубок на гвоздь.

— Нет. Мне показалось…

— Когда кажется, креститься надо.

— Я крестилась, — не воспринимая шутки, серьезно сказала Агне и всхлипнула, словно ребенок. Потом нежно прильнула к нему и попросила; — А крюк для двери все-таки вбей. Спать не могу, когда все нараспашку, как на вокзале… У меня, наверно, ничего бы не получилось при открытой двери…