Константин Лагунов - Больно берег крут

— Нельзя мне, — неуверенно и как-то жалобно ответил Иван. — Машина новая. Раскурочат. Опять же груз…

Подошли еще два шофера, принялись уговаривать. Сперва добродушно, подтрунивали, потом осердились, обозвали придурком. Иван стал огрызаться, чем окончательно разозлил доброхотов, и старший из троицы, обложив Ивана трехэтажным, скомандовал товарищам:

— Поехали!

Но, отойдя пару шагов, повернулся и, сочувствуя, предостерег:

— Загинешь, дурак! Здесь в одиночку и волки не рыскают…

А Иван вдруг вспомнил недавно услышанную не то быль, не то легенду о водителе Сережке Крюкове. Повздорил будто бы тот с товарищами и рванул в ночь по зимнику один. В пути лопнула покрышка. Поддомкратил Сережка груженый КрАЗ и только взялся за колесо, как домкрат сорвался с оледенелой взгорбинки. Расплющило колесо Сережкину пятерню, намертво прижав ее к дороге. Закапканенную кисть руки обезумевший Крюков решил отгрызть. Так и окостенел, впившись зубами в собственную руку…

До того ярко прорисовалась в сознании эта картина, что Иван содрогнулся, закричал вслед тронувшейся колонне, призывно замахал руками. Шофера, видно, ожидали этого, сразу остановили машину, и старший прощающе-укоризненно и обрадованно крикнул:

— Давай садись живо!

Тут Ивана вдруг ровно кто за другую вожжу дернул:

— Заверните в АТК. Просигнальте обо мне. Пускай посылают «Ураган». Да поживей. Не то окостыжу тут!

Водитель только плюнул. Захлопнул кабину и, верно, сразу включил вторую, а то и третью скорость, и «Татра», скакнув козлом, понеслась. Когда она отъехала настолько, что до нее уже не докричаться, Иван вдруг запоздало сообразил: «Посулить бы им по бутылке спирту, живым манером перетаскали груз и укатили бы вместе». Досадливо крякнув, пошел к стреноженной болотом машине, бормоча под нос:

— Перебьемся. Свои ребята. Заскочат в АТК, турнут сюда. Хоть ночью, но буду дома…

Привиделось родное гнездо. Малиново подсвечивают раскаленные бока самодельной печурки, пускает белую струю пара, сердито постукивая крышкой, зеленый жестяной чайник, тонконогая Таня в пестрых джинсах колдует над сковородой. Даже сладковатый, пряный запах поджаренного лука почудился…

Проглотив голодную слюну, Иван ругнул себя за то, что не догадался прихватить краюху хлеба, сейчас бы в самый раз пожевать, есть хочется до одурения. И снова прямо в сердце кольнула мысль: «Посулить бы им по бутылке…»

— Дурак! — ругнул себя вслух. — Чурбак сопрелый…

Замер, как гончая на стойке, весь обратясь в слух. Поймал отдаленный хруст сломанной стужей ветки, утробный въедливый крик озябшей вороны, легкий шорох лизнувшего сугроб ветра и… больше ни звука. Ни слева. Ни справа.

А щеки задеревенели от мороза. Сдернув меховую рукавицу, мял и тер озябшее лицо до тех пор, пока не согнал с него омертвелость. Почувствовав легкое жжение в щеках от прилива крови, торопливо спрятал зазябшую руку в рукавицу и полез в кабину придушенно урчащего «Урала», колеса которого приметно просели в болотину.

«Неужели так вот мумией и сидеть? Ждать невесть чего, незнай откуда? Расшуровать двигатель, рвануть… Или „ура“ или — дурак…» Поставил ногу на газ, вцепился в рычаг переключателя и замер, заколебался. Сшиблись в душе азарт с расчетом. Сколько ума и энергии вложил человек в эту машину, и она бессильна перед вонючим Лисьим болотом?.. Снова руку на рычаг, ногу на «газ», и… все-таки что-то опять сдержало. Наверное, первобытный инстинкт. Стоит разворошить, разжевать верхнюю, полузамерзшую корку трясины, тогда… Он видел проглоченные зимними болотами трактора, краны, автомашины…

Снежным катышем в кулаке таял на глазах день. Иван и видел и, что вовсе дивно, слышал, как надвигалась свинцовая волна мрака. Она подступала со всех сторон — неодолимо и всесильно. Скоро накатится сюда, накроет, сглотнет его. В добрую-то погоду ночью помощи ждать все равно что чуда небесного, а уж теперь и подавно…

Когда дымные сумерки наплыли на болотину, отгородив лес, занавесив небо, серым пеплом посыпав снег, Ивана вдруг прострелила мысль: «Сегодня же — воскресенье. Кроме сторожа в АТК никого. Разыщет ли тот начальника?..» Даже в глазах на миг потемнело. «Как же не подумал прежде? И те с „Татр“ в запарке не вспомнили. Зимовать тут до завтра». Знобкая дрожь колыхнула могучее тело. Успокаивая себя, сказал громко:

— Придется дрейфовать, Ваня. Надо бы днем в лес за дровишками. И подсогрелся, и костер на ночь. Эх ты!.. Теперь темно и снег по брюхо… Вот разиня…