Константин Лагунов - Больно берег крут

Тогда за министерскими стенами, вдали от Туровска и Турмагана, только что коронованный начальником нефтяного главка Сибири Румарчук снизошел до понимания интересов турмаганского выскочки, не осудил его. Но, взяв в руки управление главком, сразу почуял своеволие Бакутина и встревожился. Обнаружив в сейфе копии читанных в министерстве посланий, Румарчук тут же написал Бакутину письмо, в котором призывал к спокойствию и рассудительности, напоминал о незыблемости порядка освоения новых месторождений, обещал изучить новаторские предложения начальника НПУ. Но… Не зря говорят: «Принужденье — лучший способ убежденья». Вместо того чтобы хоть на время поутихнуть, «турмаганский выскочка» решил с помощью обкома дострелить свою бредовую идею до ЦК. «Нахал», — озлобился Румарчук, а секретаря обкома спросил:

— Вас интересует отношение к этому главка?

— И ваше собственное, — уточнил Боков.

Ясно стало, что обком на стороне Бакутина, а с обкомом спорить…

— Я тут, сами знаете, только-только начинаю осваиваться. — В глазах секретаря обкома почудился холодок. — Понимаю желание Бакутина скорей узаконить и начать плановую разработку Турмагана…

Как ему хотелось, чтобы в этом месте секретарь обкома перебил, но тот продолжал безмолвствовать. Прикрывая паузу, Румарчук откашлялся, обтер носовым платком губы.

— Но… захочет ли министерство ломать обкатанную, отработанную схему…

— А ваше мнение? — еле приметно сощурился Боков.

— Я за новое двумя руками, — решительно и спокойно выговорил Румарчук. — Турмаганское месторождение — необычное, стало быть, подход к нему нужен сугубо индивидуальный. Считаю, тут Бакутин прав.

— Значит, наши точки зрения совпадают, — подытожил Боков. — С вашего благословения буду ставить этот вопрос в ЦК. Почему-то не сомневаюсь в успехе…

Они просидели еще добрый час, переговорили обо всем, что касалось разворота нефтедобычи в области. Боков был когда-то геологом, участвовал в поисках нефти здесь, став ученым, возглавлял туровский филиал научно-исследовательского геологического института, откуда и выдвинули его на партийную работу, и за шесть лет он поднялся до первого секретаря обкома. Превосходно зная положение дел на промыслах и в главке, Боков не принимал общих рассуждений, неточных позиций, но и своих взглядов не таил, высказывался предельно откровенно, не пряча сомнений, тревог и симпатий. Скрытному, немногословному Румарчуку пришлось все время напрягаться, чтобы поддерживать разговор в этом ключе. Он смеялся над шуткой, жестикулировал, раскованно рассуждал, не переставая при этом внутренне контролировать каждое свое слово, каждый жест, интонацию и в то же время наблюдать за реакцией собеседника, предугадывая его настроения и ход мыслей. Это давалось тяжело, очень тяжело, и, выйдя из секретарского кабинета, Румарчук несколько минут стоял в коридоре, успокаиваясь.

Он снова внимательно перечел все бумаги, которые скопились в папке личного дела Бакутина, и опять там не оказалось ничего настораживающего, и с фотографии на Румарчука открыто и приязненно смотрел мужчина с простецким курносым, чуть скуластым лицом, обрамленным длинными до плеч седыми волосами. Именно небрежно разлохмаченные седые бакутинские волосы и высекли первую искру неприязни. «Пижон», — скривился Румарчук. Искорка тут же превратилась в крохотный язычок пламени. «Карьерист и нахал». И вот уже занялся махонький костерок и потекли от него жгучий жар и едкий дым. «Настырный. Окрылила боковская поддержка — прет напролом. С таким толкачом пробьет первоочередной участок». Костерок занялся ярче, и, накаленный пламенем его, Румарчук вдруг неколебимо решил, что ему не миновать лобовой, беспощадной стычки с Бакутиным. Не избежать! Откуда и почему пришла эта мысль? Не смог бы объяснить, но зато мог поклясться, что именно так все оно и будет. И Бакутину придется не сойти с прямой, а опрокинуться от встречного лобового удара. Как это произойдет? Когда? — Румарчук не мог предсказать, но хотел, чтоб случилось это как можно скорее, пока у Бакутина и разбег короток, и скорость небольшая, и вес не шибко велик…

Он еще ни разу не видел Бакутина, не слышал его голоса, но — увы — уже невзлюбил его, и каждая новая мысль о турмаганском выскочке падала сухой смолистой веткой в тот все сильней разгорающийся костер. И даже уверенность в собственной неминуемой победе не радовала, не смягчала душу, не гасила пламя неприязни, а сильней раздувала его, наполняя душу ядовитой тревогой. И от сознания, что первопричиной той тревоги и всех бед, которые свалятся, непременно свалятся на его голову, был только Бакутин, новоиспеченный начальник главка, сам того не желая и всячески тому противясь, тем не менее становился все нетерпимей к седоголовому, неугомонному турмаганскому задире.