Константин Лагунов - Больно берег крут

— И мы понимаем: по ступенькам легче в гору, чем прямиком, — заговорил Фомин, болезненно морщась и потирая правый висок. — Только кто же нам ступеньки-то вымостит? С изначалу, с первого шагу — только своим горбом. Тачкой да лопатой и плотины, и каналы, и первые заводы. Едва подокрепли, силенок набрались, Гитлер мину под ноги. Раздолбали его и опять за лопату… Факела эти — наша беда…

— О-о! — мистер Старк изумленно округлил и без того большие, слегка выпученные глаза и поспешил смягчить обстановку. — Я думал, вы — просто мастер, а вы есть коммунистический пропагандист…

— Какой из меня пропагандист? — не поддержал шутки Фомин. — С четырнадцати лет на буровой. Долота, трубы, глина, цемент — вот и вся моя политграмота.

— Опять же ваша метода, господин Старк, — кинулся на поддержку Данила Жох, — совсем не устраивает нас: шибко тихоходна. Ведь следуя ей, никак не меньше пятилетки надо, чтоб тут обустроиться, а мы через пятилетку станем брать ежегодно не по одному десятку миллионов тонн. Они под ногами не валяются…

— Разумеется, Канада добывает всего восемьдесят, — подтвердил мистер Старк.

— Вот так, — завершил эту дуэль Егор Бабиков. — И будь по-другому, вы бы сюда не поспешили с визитом.

— Сдаюсь! — мистер Старк поднял руки, и все засмеялись.

Социологическими исследованиями мистер Старк больше не занимался, поблагодарил рабочих и откланялся. И весь остаток дня спрашивал лишь о делах. Только перед концом пути, глядя на лижущий холодное небо гигантский кровавый язык газового факела, мистер Старк снова обмяк и сказал:

— Вы, мистер Бакутин, могли бы внести реальный вклад в подогрев советско-канадских отношений.

— …?

— Подарите мне этот факел. Я поставлю здесь газобензиновый завод. Тяжелые фракции через Ледовитый океан самолетами домой. И атмосфера станет чище, и природные богатства пойдут в дело, и положительный дипломатический шаг…

— Приезжайте к нам годика… ну… через три-четыре. Этих факелов не будет, — с запинкой и не очень твердо сказал Бакутин.

— Фантастика! — прорвался мистер Стивенсон.

— Утопия, — поддержал своего секретаря мистер Старк.

— Поживем — увидим, — сердито пробормотал Бакутин.

— Гюрий, — пропел под ухом глубинный, нежный голос Нурии.

Бакутин проснулся и тут же вновь услыхал:

— Гюри-ий…

Доселе неслышное сердце вдруг громко и чувствительно ударило под левый сосок и забарабанило.

Бакутин бесшумно приподнялся на локте, вгляделся в негустой полумрак раннего рассвета — никого. На соседней кровати лицом в подушку спала под простыней Ася. Откуда же приплыл этот голос? И так явственно, уже проснувшись, услышал он его второй раз. Что это? Стон Нурии? Вздох? Зов или жалоба?..

В последнее время с ним стало твориться что-то непонятное. То шаги ее услышит, то голос, а то вдруг почувствует на своей голове ласковую мягкую руку. Старался не думать о ней, не вызывать в памяти дорогой образ, не тешился воспоминаниями. Стало быть, она была в нем, как осколок в сердце, который не болел, не беспокоил даже, но присутствовал, и это его постоянное присутствие делало Бакутина сторожким, чутким, все время как бы на взводе, со спущенным предохранителем, одно неосторожное резкое движение — и выстрел… Может быть, в самого себя…

«Что же все-таки с ней случилось?.. Что-то недоброе. Заболела? Сабитов отыскал следы…» Тут память воскресила искаженное ненавистью лицо Сабитова: мутные, выпученные глаза, оскаленный влажный рот, раздутые ноздри. «Под горячую руку запросто изувечит»… Дрожь прокатилась по телу Бакутина. «Как же так? Не кинулся по свежему следу. Не полюбопытствовал. Не поинтересовался. Вычеркнул. Стер из памяти. Предал. Все-таки предал! И сколько ни ищи, нет этому иного названия. Тут уж цепная реакция. Только раз ступить на эту тропу и…»

Соскользнул с постели, бесшумно прошмыгнул в коридор, присел на краешек ящика-полочки для обуви, нашел в кармане куртки сигареты и спички. Сделал глубочайшую затяжку и нарочито медленно и очень долго выпускал из легких дым…

Что же все-таки происходит? Игра в надрыв? Иль в самом деле на том, что за спиной — крест? Единственная, неповторимая Ася — в прошлом? Только в прошлом? А в настоящем?.. Привычка? Вынужденное приземление? Боль голодного сердца?.. Да, побит. Помят. Осмеян. Но перед собственной-то совестью… И перед ней нечист. Словчил, сжулил, сподличал. Еще как! Вот и расплата. За все надо платить: за добро и зло, за удачи и провалы, за радость и за печаль. Плати, не скупясь. Все равно судьба возьмет свое сполна, до последней медяшки… Постой. Постой-постой. С тех пор многое переменилось. Он не предал идеи. Попятился. Уклонился. Чтоб сметь и мочь драться. Все так и поняли. И этот Демьян Елисеевич. И рабочие. И Черкасов. И Крамор. «Теперь я знаю, как ударить. Взбесится Румарчук. Старым не свалит, новое подберет. И уж врежет с полного замаху и наотмашь, наповал. Черт с ним, лишь бы в бою, лицом к лицу… А Нурия? А Нурия… Нурия… Здесь тоже бой. С тем, что было, что есть. За то, что будет. Будущее — в ней и с ней. Только с ней… Но Тимур?..»