Константин Лагунов - Больно берег крут

В горле у Жеребчика булькнуло, глаза помутнели. Миг, и Люся оказалась в крепких, жарких объятиях. Уперлась ладонями в грудь, стала вывертываться, вырываться, замирая от мысли, что вот сейчас раскроется дверь и ее увидят.

— Я закричу, — пригрозила она.

— В этом подвале из пушки ахнешь — не услышат, — проурчал ослепленный страстью Жеребчик.

Кабинет действительно находился в подвале, где хранились продукты, и услышать их могли лишь случайно оказавшиеся поблизости складские работницы.

Люся укусила директора в плечо. Укусила больно, наверное, до крови. Тот дрогнул, чуть расслабил объятья, и тогда она влепила ему пощечину. Жеребчик отрезвел, выпустил девушку. Отер платком лицо, вернулся на место, не глядя, подмахнул акт. Вручая его, пригрозил:

— Больно прыткая. Как бы не раскаяться. Придется уходить по собственному желанию.

— И не подумаю, — отрезала Люся, — а о ваших… о вашем хамстве расскажу где следует.

— Н-ну, — нимало не смутясь, прогудел Жеребчик. — Ты, видать, не бита не пугана…

— Может, и пугана, — неожиданно сорвалось с языка Люси, вспомнившей вдруг Машкин гадюшник, из которого ее чудом вызволил Иван Василенко.

— Значит, мало пугана, — продолжал Жеребчик. — Жаль тебя, дуреху. Не я, так другой — все одно с колес. Здесь такой психологический микроклимат. Либо чья-то полюбовница, либо срочно выпрыгивай замуж.

— Спасибо за совет. Может, жениха приглядели?

— Чем я не жених?..

И понес такую околесицу о своей пылкой любви, что Люся неожиданно даже для себя рассмеялась. Жеребчик оскорбился, побледнел.

— Подумай, — сказал гневно, но все же увещевательно. — Сейчас подумай. Потом будет поздно. Жалеючи советую — уходи по собственному. Или… Только мигни. Все на высшем уровне будет. Не пожалеешь. И в чести и при деньгах, а надумаешь замуж — я в сторону.

— Дурак!

С тем и ушла.

Гордая и страшно довольная собой.

А уже на другой день стали падать камни с неба, и чем дальше, тем крупней и гуще посыпали. То бумагу на упаковку покупок дали грязную, а тут санинспекция, то сахар оказался сверх нормы влажным, а тут рабочий контроль, то вдруг инспектор торга обнаружил самую настоящую пересортицу. Запестрели нарекания покупателей в Книге жалоб, замелькала Люсина фамилия в приказах, пришлось со старших продавцов в младшие передвинуться. А сегодня сняли остаток и обнаружили шестьсот восемьдесят рублей недостачи.

— Внесешь недостачу утром — простимся по-хорошему. Не внесешь — в следственные органы, — громко, чтоб слышали все, сказал Жеребчик потрясенной Люсе, а подловив момент шепнул: — Приходи сегодня в девять. Гоголя шесть, квартира четыре. Друг в командировке, кроме нас никого. Посидим, потолкуем. Сговоримся — акт в печку — и забыто, заметано. Не придешь — пеняй на себя…

Исповедь подруги еле дослушала Таня, дрожа от негодования. В ней полыхало одно желание: спасти Люсю, покарать негодяя. Став вдовой, она и сама приметила недобрую перемену в отношении к себе многих мужчин. И хоть они не наскакивали, как Жеребчик, не предлагали, не преследовали, но в их взглядах, голосе, жестах что-то переменилось, и это «что-то» отдавало Жеребчиком. Раз одинокая — значит, ничья, горох при дороге, отчего ж не ущипнуть, не сорвать хоть стручок? Может, в этом и была какая-то жизненная логика, но Тане оттого было не легче, и, слушая сейчас исповедь подруги, она придумывала казни Жеребчику — одна страшней другой. Едва Люся выговорилась, Таня подхватилась:

— Пошли!

— Куда?

— Одевайся. Проучим этого гада. Расскажем все. Подымем…

— Кому расскажем? — уперлась Люся.

— И верно, кому? — подхватила Даша.

— Да одевайтесь вы, ради бога, поскорей! — сердито прикрикнула Таня. — «Кому, кому»! Найдем кому.

— Конечно, найдем, — тут же поддержала Даша.

— Сейчас, девочки, — засуетилась Люся. — Поспеть бы только. Семь уже…

— А хоть десять, — отрезала Таня. — Не видать ему…

— Ну и гад. Вот мерзавец! — негодовала Даша.

Но когда пробежались по морозцу — поостыли. Орешек-то оказался не для девчоночьих зубов.

Перебрали всех знакомых, обсудили возможные варианты и ничего утешительного не придумали, даже обнадеживающего — ничего. Встали девчонки возле бетонки кружком, голова к голове, и затихли. Мимо с сердитым рокотом проносились автомашины, обдувая сникших, растерянных девчат.

Фур-р-ррр…

Фур-р-ррр…

Фур-р-ррр…

Мимо…

Мимо…

Мимо…

Никто не остановился подле трех растерянных девчонок.