Иэн Макьюэн: Мой фиолетовый надушенный роман

И вот вы находите нас на второй половине земного пути пятидесятилетними или около. Джослин был национальным достоянием, а я… ну, сказать неудачником было бы неправильно. Все мои дети были пропущены через университет или находились в процессе; я еще прилично играл в теннис, брак мой после нескольких скрипов и скрежетов и двух взрывчатых кризисов держался, и ходили слухи, что в течение года меня сделают полным профессором. Я сочинял пятый роман, но дело двигалось не очень хорошо.

Теперь перехожу к сердцевине моего рассказа, решающему оттягу пилы. Было начало июля, и, проставив оценки за выпускные работы, я по обыкновению поехал из Дарема в Хампстед. Но в этот раз поездка была необычная. Завтра Джослин и Джолиет уезжали на неделю в Орвието, и мне предстояло присматривать за домом — кормить их кошку, поливать цветы и, пользуясь простором и тишиной, работать над бестолковыми пятьюдесятью восемью страницами моего романа.

Когда я приехал, Джослин бегал по делам, и встретила меня радушная Джолиет. Она была специалистом по рентгеновской кристаллографии в Империал-колледже, красивая, ухоженная женщина с теплым тихим голосом, сердечная в обращении. Мы пили чай в саду, обменивались новостями. И тогда, после паузы, нахмурясь для начала, словно перед заготовленным сообщением, она заговорила о Джослине — что у него не ладится работа. Он закончил последний черновик романа и удручен. Роман не оправдал его ожиданий — предполагалось, что это будет важная книга. Он несчастен. Думает, что не в состоянии улучшить роман. Но и уничтожить его не находит в себе сил. Вот она и предложила взять короткий отпуск и побродить по пыльным белым тропинкам вокруг Орвието. Ему нужно отдохнуть, оторваться от рукописи. Мы сидели под огромной ивой, и она рассказывала мне, в каком расстройстве давно уже пребывает Джослин. Она вызвалась прочесть роман, но он отказал ей — в общем, справедливо, потому что она никакой не литератор.

Когда она закончила, я бодро сказал:

— Уверен, он спасет книгу, если ненадолго оторвется.

На другое утро они уехали. Я накормил кошку, заварил себе второй кофе, потом разложил на столе в гостевой комнате свои листки. В громадном вылизанном доме стояла тишина. Но в мыслях я все время возвращался к Джослину. Странно было, что мой преуспевающий друг потерял веру в себя. Эго меня занимало и даже немножко радовало. Через час, без всякой цели, я побрел к кабинету Джослина. Заперт. Так же, не имея ничего в виду, я пошел в хозяйскую спальню. Я помнил, где он в брик-стонские времена прятал свою марихуану. Ключ нашелся быстро — в глубине ящика с носками.

Вы не поверите — но никакого плана у меня не было. Просто хотелось посмотреть. На его столе тихо гудела громоздкая электрическая пишущая машинка — Джослин забыл ее выключить. Как и многие писатели, он был консерватором в отношении печатной техники. Рукопись лежала тут же — аккуратная стопа, шестьсот листов — большая, но не огромная. Заглавие было «Смятение чувств», и под ним я увидел карандашное «пятый вариант» и дату прошлой недели.

Я сел в кресло моего старого друга и начал читать. Через два часа, в каком-то полусне, я сделал перерыв, вышел на десять минут в сад, потом решил вернуться к своему злосчастному творению. Но почему-то ноги понесли меня к столу Джослина. Поколебавшись, я сел. Я читал весь день с перерывом на ужин, читал допоздна, проснулся рано и к обеду закончил.

Роман был великолепен. Безусловно, лучший у него. Ничего лучше из современных романов я не читал. Толстовский по замаху, прустовский, джойсовский по методу. Там были радостные моменты и мгновения ужасного горя. И и когда еще проза его не текла так чудесно. Знание жизни, живописание Лондона, сам дух двадцатого века. Характеры главных персонажей поразили меня своей правдивостью, своей яркостью. Такое было чувство, что я сам знаю этих людей. Иногда они казались совсем близкими, слишком реальными. Завершение, страниц пятьдесят последних, было симфоническим в своем величественном неспешном развертывании, сдержанное, печальное, честное — я прослезился. Не только из-за горькой участи героев, но из-за великолепия замысла, понимания судьбы, любви, сожалений, сердечного сострадания хрупкой человеческой природе.

Я встал из-за стола. Я рассеянно смотрел, как прыгает туда и сюда по лужайке растрепанный дрозд в поисках червяка. Говорю это не в свое оправдание, но никаких планов не было у меня в голове. Я испытывал только опьянение от пережитого с книгой, глубокую благодарность, знакомую всем, кто любит литературу.