И вот мы снова в «Вестминстере», где занимаем комнату под тем же номером, что и в ночь нашей свадьбы, в пыльной, пепельной серости зимы 1948-го. Комната, конечно, изменилась, как и многое здесь: вид, менее элегантные мужчины, более предсказуемые женщины. Чем ближе подходишь, тем дальше тайна. Мы оба были чувствительны к стыдливости и тишине; мы предпочитали благосклонные потемки оскорбительному порой свету. Мы знали друг друга ближе некуда, никогда друг друга толком не видев. Красота в том и состояла, что всегда сохраняла частицу тайны; теперь это, похоже, для всех потеряло привлекательность. «Надо идти в ногу со временем», – сказал однажды художник Домье Энгру. «А если время неправо?» – ответил ему неоклассик.
Мир изменился, а мы уходим.
Мы уносим с собой грохот бомб, картины растерзанных тел, песок, впитывающий кровь с быстротой промокашки; уносим смутный страх перед людьми; уносим память о рухнувших домах, о тишине, следующей за воем; уносим наши призраки и нашу изверенность в Боге – Боге, стольких покинувшем, стольких забывшем, Боге, так мало любившем людей.
Позже мы спускаемся в бар отеля.
Много народу, много шума. Иные глаза горят. Иной смех как открывающиеся двери. Зияющие разрезы, поспешные приглашения. Вздохи обещают долгие ночи; короткие смешки – летучие мгновения.
Нас сажают в сторонке – конечно, наш преклонный возраст. Мы заказываем два портвейна. «Каштелиньо Резерв». Это наша слабость. Наш единственный грешок. Это вино с интенсивным ароматом, в котором преобладают спелые фрукты и варенье из красных ягод, с раскрывающимися потом нотками ванили и кофе. И плотность у него терпеливого поцелуя. Мы смакуем его маленькими глоточками. Алкоголь действует медленно, наши умы блуждают. Мы не разговариваем; во всяком случае, не словами.
Наши глаза знают.
Они снова видят нынче вечером пути, что привели нас сюда. Одиссею нашей жизни. Это непреодолимое желание объятий друг друга, расцветшее на пурпурном песке Ле-Туке.
Они снова видят нашего умершего мальчика; других, которые так и не родились.
Они снова видят шипы и розы; и самые сладкие годы потом. Как росла Жанна, как расцветала.
Они снова видят восхитительное двадца-тилетие нашей дочки, веселую круговерть 1970-х годов, песни Николь Рие [47], непотопляемое «Индейское лето» Джо Дассена, широченные брюки-клеш, замысловатые прически американских кинозвезд.
Они снова видят ее пригожего жениха.
Снова видят, как они держались за руки, он и наша дочь Жанна, и клялись друг другу, что их, как и нас, ничто никогда не разлучит. А потом сыграли свадьбу, а потом смотрели дома, комнаты, сады и цветы, а потом острая боль в животе, подозрительное УЗИ, скверное сканирование, живот разрезали, и открылся размах недуга, поле битвы, сокрушительный урон, и пригожий муж закрыл глаза и не открыл их больше, его голова скатилась набок; он никогда не сдержит свои обещания вечности.
Наши глаза снова видят тот вечер, безграничный гнев Жанны, ее собственную войну, ее слезы, ее крики и эту невыносимую внезапную тишину, которая заглушает крик, и, наконец, горе, безмерное, безутешное, прорастающее в этой тишине.
А потом Жанна уехала в Индию, укротить свои страхи, соприкоснуться со смертью. Она ходила пешком много недель, пока не высохли ее слезы. В пути она встретила других ходоков, таких же потерянных. Позже они вместе положили свои рюкзаки в Бахипур Хаджампати, нищей деревушке в Уттар-Прадеш, одном из беднейших штатов мира, и начали отдавать то, что жизнь забрала у них. Дважды в год мы получали длинное письмо, и с течением времени слова умиротворялись; порой нам даже слышался ее смех. Мы навестили ее в 1980-м. Отпраздновали ее двадцатипятилетие – в нищете. Красота нашей дочери зачерствела, как будто она старалась спрятать ее, скрыть от мира и мужских глаз. Мы разделили несколько дней ее жизни, были на уроках, которые она давала обездоленным детям, помогали ей в диспансере. Она гордилась всем, что делала. Она была серьезна. О возвращении не говорила, не говорила о завтрашнем дне, она теперь шла, шаг за шагом, по своему послевоенному времени; шаг за шагом, она открывала путь другим.
Мы долго плакали в самолете на обратном пути, но нам казалось, что это были слезы радости.
Наши глаза помнят.
Вернувшись из Индии, мы окончательно убрали остатки детства нашей дочери: несколько книг, коробку с акварельными красками, двух кукол и потрепанную лапку плюшевого мишки. Мы приближались к шестидесяти, пора было отпустить ее, больше за нее не бояться – и это оказалось труднее всего. Мы продолжали выращивать розы, разрывались между розарием в Фейзене и магазином в Лионе и уже начали набрасывать путь, который привел нас сюда, сегодня, в последнее 14 июля века.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу