Грегуар Делакур - Четыре времени лета

Я долго шла по дамбе. Миновала пляж напротив авеню Луизон-Бобе; там, на песке, под желтым зонтом, сидят в синих полотняных креслах двое, мужчина как будто спит, женщина читает книгу – со спины она смахивает на мою сенгенскую поэтессу: бледный затылок и тело, уже такое усталое.

В тридцати метрах ниже, едва скрытые высокой травой, два подростка, белокурые, под цвет песка, чья медлительность движений напоминает об осторожности детства, но нетерпение тел выдает насущность взрослого желания, вдруг целуются в губы и так же резко отскакивают друг от друга. Девочка кричит:

– Любовь – это когда покалывает руки, жжет глаза, когда не хочется есть!

Я сразу подумала о моих трех взрослых сыновьях и пожелала им быть из породы мужчин, от которых у девушек покалывает руки и жжет глаза. Из тех, что убегают, но всегда возвращаются; как, в общем-то, мужчина из бара, мой чудесный непрошеный гость.

Я ложусь в дюнах. Закрываю глаза. Мои пальцы погружаются в теплоту песка, точно змейки. Песчинки текут, как сухая вода. Солнце пригревает мое лицо. Ветер откидывает полу юбки, я не поправляю ее.

На мое колено ложится рука.

– Одно слово, чтобы я узнала ваш голос.

– Это я.

И рука скользит выше. Она останавливается между ног и начинает знакомство с новизной.

– Это ваша супруга научила вас так ласкать женщин?

– Нет. Но мое неукротимое желание – да. Мое бесстыдство.

– Вы больше не занимаетесь любовью?

– Недостаточно хорошо. Недостаточно часто.

– Вы ее больше не хотите?

– Я хочу вас.

– Слова, слова, слова.

– Я искренен, Луиза. Впервые за двадцать пять лет я хочу женщину так, как вас.

– Новизны, вот чего вы хотите.

– И это тоже.

– Но когда вы поцелуете меня, а может быть, и возьмете, я стану древней историей. Летним воспоминанием. Отпускным трофеем: красивая женщина средних лет, замужняя, верная жена, одна в Ле-Туке 14 июля. Мужчины – воры, которые не хранят краденое.

– Я так не думаю. Я украду вас у вашего мужа. Я сохраню вас, Луиза.

И тогда я смотрю на него.

Шестидесяти ему, наверно, еще нет. Трогательные морщинки в уголках глаз. Глаза светлые, гипнотические и волнующие, точно у ездовых собак, всегда забываю, как они называются. Мои пальцы гладят линии его лица. Его щеки колются. Губы у него пухлые, плод, который так и хочется надкусить. Он не идеально красив, но в нем, мне кажется, есть мощное обаяние; чем-то похож на Ива Монтана в «Сезаре и Розали» – та же неотразимая улыбка, та же явная сила и те же озадачивающие слабости. Я опускаю голову ему на грудь, и он прижимает меня к себе, и его рука, которая творит чудеса, крепко держит мое плечо. Мы долго идем так по дамбе. Шагаем в ногу, подлаживаясь, он чуть укорачивает свои шаги, я удлиняю мои. Как труден этот ритм первого раза. Мы улыбаемся. Не разговариваем. Между нами нет ничего, кроме этого нового тепла; тепла наших желаний, наконец открытых друг другу. Наших нетерпений. Впервые после моего материнства я чувствую себя красивой об руку с мужчиной.

Желанной.

В один серый и горестный день, когда муж стал меньше заниматься со мной любовью, я подсчитала, что, помимо смеха, детей и других счастливых моментов, двадцать пять лет совместной жизни – это еще и восемнадцать с лишним тысяч стирок, тысячи часов глажки и еще тысячи на то, чтобы складывать, убирать, пришить пуговицу, вывести стойкое пятно, удостовериться, что его любимая рубашка безупречна на завтра, для такого важного совещания; десять тысяч программ посудомоечной машины и как минимум вдвое больше движений, чтобы расставить по местам в шкафчиках тарелки, стаканы, рассортировать приборы, отмыть блюдо, десять блюд, тысячу блюд и видеть, как мало-помалу грубеют мои руки, чувствовать, как подушечки пальцев превращаются в тонкий наждак. Так что «да», сто раз «да», почему бы сегодня не рискнуть быть счастливой. Наконец. Для себя. В ненасытной страсти мужчины. Чтобы он ласкал меня снова и снова, как делал это чуть раньше, в дюнах, с этим нетерпением, понимавшим мой голод, пробуждавшим мои уснувшие волны, утолявшим мои желания бурь и гибели в пучине.

О, я кричала. Боже мой, как мне стыдно. Я так кричала, что, наверно, слышал весь пляж. Я розовею, я смущена. Моника никогда бы на такое не отважилась: даже, и особенно, со своим мужем; никогда не отважилась бы дать себе волю на людях, рискуя, что ее застукают.

На Пляжном бульваре, на пересечении с улицей Дороте, я узнаю чету давешних старичков из «Мэхогэни». Они одеты в одинаковые бежевые жилеты. Держатся за руки, словно чтобы не дать друг другу улететь, если ветер вдруг вздумает сыграть с ними злую шутку и попытается их разлучить. Но они меня не видят. Я вздрагиваю. Я хочу когда-нибудь стать на них похожей, говорю я себе. Хочу, чтобы кто-то держал меня за руку и никогда ее не выпустил. Хочу не бояться больше времени, которое проходит. Скуки, которая находит. Любви, которая уходит.