Н. Денисов - В чистом поле - очерки, рассказы, стихи

Все публичные и потайные нетопыри, долгоносики, чешуйчатые, кишечнополостные, как впоследствии их станет именовать Александр Проханов в своей боевой газете «Завтра», успели вылущиться из глухих подворотен, выползти из кротовых нор, громко демонстрируя, разрешенную демократией, ненависть и злобу – к народу, к стране.

Возле корытца наглых окололитературных волчат застрял, так и не принятый (Москвой) в СП СССР, Саша Гришин, а верховодил и дирижировал этой какофонией мародерства страшно самоуверенный, «лучший воспитанник» свердловского детского сочинителя Крапивина – Костя Тихомиров. И «комсомолец», размашисто кайфуя в омуте объявленных свобод, то и дело предоставлял мародерам свои страницы. Тюменские писатели узнавали – кто из них «без позвоночника», кто «с кривой улыбкой», а кто «с ужимками барышни». Ну и с прочими «литературоведческими» прелестями, явленными из газетных сочинений Кости и его волчат, а также «педагога» Отто Коха, который публично облаивал каждый выпуск «Тюмени литературной», сожалея, что «мы живем не в правовом государстве», мол, если бы жили в правовом, то «главный редактор «ТЛ» находился бы в соответствующем месте». Был еще один наставник этих «волчат» – университетский доцент Владимир Рогачев, чем-то обиженный в молодости, активно витийствовавший как демократ в начальную пору перестройки.

Тут надо заметить, что в принципе не глупый паренек Костя Тихомиров через какое-то время прозрел (как начал прозревать перед уходом из жизни Рогачев, а впоследствии – перед своей кончиной – и Кох), подошел ко мне с извинениями, мол, «был не прав в своих нападках». И также вскоре он оказался в моем доме, мы мирно говорили о литературе и угощались на кухне коронным тюменским блюдом – зажаренным долгоногим бройлером. Как бы сложились дальнейшие наши отношения, сказать сложно. Через неделю, оказавшись в разгульной компании на большом озере Андреевском, под Тюменью, Костя среди ночи сел в лодку, уплыл в темноту. И – навсегда. Нашли не сразу…

Замечу и о свердловском наставнике Кости – известном В. Крапивине. Году в 2008-м, прожив многие годы в уральском городе, он переехал в Тюмень, где довелось ему родиться. И сразу – подкатывало семидесятилетие – возник вопрос о юбилейных награждениях. После нескольких прежних отказов от власти, на этот раз он пробил себе звание почетного гражданина города. Пробивал также собственный музей (при жизни! – по законам РФ не полагается!) и даже демократический орден (советские он успел получить на Урале). И «девушка» из наградного отдела тюменской областной администрации периодически звонила мне – председателю писательской организации, просила написать представление на «Орден Почета» сочинителю. Я также периодически и справедливо отказывался это сделать, поскольку данный товарищ «был не наш», а продолжал состоять на учете в «апрелевском» Союзе писателей города Свердловска-Екатеринбурга. Ситуация напоминала известное изречение – о сути «сверхжадности»: «Быть в плену, любить чужую жену и искать себя в списках награжденных!» К тому ж, книги Крапивина на птичьем языке и его детишки-герои, размахивающие масонскими шпагами, не грели мне душу, не вдохновляли на нужную для наградотдела бумагу. Хотя сам сочинитель, похоже, числил себя эксклюзивным изделием всех времен и народов, единственным, как солнце на небе, талантом в округе.

Орденок и личный музей Крапивин в конце концов получил. Но не заимел уважения от тюменских литераторов, с которыми с первого дня возвращения в Тюмень, «в страну детства», высокомерно не пожелал контактировать. Остался «апрелевцем». Что ж! Мои единомышленники, совестливые русские мужики, к таким «подвигам», как умение устроиться при любой власти, не годны изначально. И – слава России!

Это невольная вставка в моих рассуждениях о временах. А тогда, вернувшись из южно-американского морского рейса, я спросил в редакции газеты: как же так? Разве ж можно, следуя хотя б обычной редакционной этике, печатать поганые заметки против своего же штатного коллеги, к тому же, находящегося далеко от редакции? Перестроившиеся газетные девчата, зная мою нравственную несгибаемость, ответили: «При демократии всё можно!».

Попутно замечу, что я нигде не ставлю слова «демократ» и «демократия» в кавычки, как это делают в некоторых случаях иные авторы, сообразуясь с контекстом сказанного. Я просто помню, как один мой знакомый русский белоэмигрант в парижском письме ко мне справедливо заметил, что «демократию придумали негодяи Древней Греции». О, если бы только это непотребство!