Н. Денисов - В чистом поле - очерки, рассказы, стихи

С ужасом в груди глядел я на метавшиеся драконы огня, которые испепеляли все прошлое ушедшего в иной мир. А прошлое это: церковный клирос, где отец наш мальчишкой пел в православном хоре старообрядцев, комсомольская молодость в колхозной артели, куда они привели с юной матерью на общественный двор свою единственную лошадь Булануху, затем – строительство Магнитки, Финская, Отечественная война, где гвардии рядовой отец наш воевал в пехоте под Ростовом-на-Дону, Воронежем, Таганрогом. Тяжелое ранение, возвращение в родные Палестины. Работа учетчиком и токарем в совхозной МТМ, зав. материальными складами, затем – штатный охотник-ондатролов. И только потом вольная рыбацкая жизнь – уже на пенсии…

Хоронили отца, как он нам «завещал» однажды: «Без траурных оркестров, без попов, но обязательно – с ружейным салютом». В доме было два гладкоствольных охотничьих ружья. И мы с приехавшим на похороны братом Сашей поочередно салютовали в небо дробовыми зарядами, пока траурный «кортеж», огибая околичный, выжженный недавно деревенскими пакостниками, сосновый рям, неспешно двигался к заросшему дурной осокой, старообрядческому, то есть двоеданскому, погосту. Просалютовали мы там из ружей и после горького погребения. Будто отрубили, невозвратно осиротев, отправили в вечные пределы – вчерашнее, дорогое, заветное…

Вскоре стали слышаться орудийные погребальные салюты в Москве – на Красной площади. Из первых уходящих политбюровцев громко хоронили идеолога Суслова. Про Пельше не вспомню. Видимо, ушел еще раньше. Потом погребли еще кого-то. И еще! Через год после окуневских похорон отца умер Брежнев, едва отстояв на мавзолее в октябрьский праздник. Брежнева почему-то было жальче остальных.

Недолго побыл в верховном чине больной и «не имевший» национальности Андропов. Национальность, конечно, была вполне определенная, о чем просвещенные интеллигенты ведали: папа – В. Либерман, матушка – Е. Файнштейн. Но нигде в официальных бумагах сие не обозначалось. Низовые народные массы, которым стали продавать дешевую водку «андроповку», сильно этим не интересовались. Выходило, что Андропов – гражданин вселенной, которого пытались вылечить главный лекарь страны Чазов и приглашенный профессор из США А. Рубин. Нет, не помогли никакие большие затраты мировых банков, где и сейчас сидят андроповские соплеменники. А они своих редко бросают…

Про Андропова позднее писали, что это он тайно намечал реформы в советском государстве, на которые потом наивно и опрометчиво клюнул да быстро – под доглядом и контролем вечных наших недругов американцев – погорел Меченый. Великую страну погубил и себе стяжал «славу» предателя…

В тюменской школе №10, где училась моя младшая дочка Наташа, висел стенд с членами и кандидатами в члены Политбюро. После всякого траурного кремлевского дела и громких похорон, из стенда убирали фотокарточку очередного умершего. Четвероклассница и примерная пионерка Наташа, с тревогой следя за исчезновением фотокарточек, однажды сказала: «Осталось двенадцать… Папа, а когда все они умрут, партии КПСС не будет?» Как в воду глядел ребенок. А устами ребенка, известно, глаголет истина.

Летом 1988 года наш сухогруз «Уильям Фостер» шел через Атлантику из Южной Америки, вез полные трюмы аргентинской шерсти и железные «макаронины» труб для Нидерландов и Германии, где мы потом разгружались. Так вот из Москвы мы слышали -транслировали на весь пароход! – как происходила 19-я партийная конференция с участием будущего губителя страны Ельцина. И это уже была не ТА партия. Порядочных генсек Горбачев выдавил из высшего руководства, а негодяев, типа «хромого беса» Яковлева и злого грузинского «кэгэбэшника» Шеварнадзе, приблизил и возвысил. Они и свора им подобных партбилетчиков вскоре, обернувшись в демократов, сдали страну ворам на растерзание. А те, кто «не обернулись», как-то уж очень пугливо-покорно приняли предательство верхушки. Ни вскрика возмущенного, ни выстрела по предателям (а то и в собственную преданную партийную грудь!) – не произошло нигде. Тюменский обком КПСС (по местным слухам!) закрыл на замок простой милицейский сержант, опечатал и никому из штатных, приходящих на работу чиновных обкомовцев, дверь не открыл.

Промолчали.

Промолчало и всё прогрессивное человечество.

Завершив в Питере очередное дальнее плавание, известив об этом родных, для чего жарким летним предвечерьем, как матросы-балтийцы в октябре 17-го, «взяв штурмом» почту и телеграф, я затем добрался самолетом до Тюмени. Застал здесь полное торжество местной гласности. «Тюменский комсомолец», при редакции которого я вел последние годы литературное объединение и делал литературные страницы, из номера в номер печатал теперь грязные статейки против «русофилов», «квасных патриотов», откуда- то взявшихся «шовинистов», короче, вообще – против порядочных русских людей выступал. В том числе и против меня – своего штатного сотрудника, временно находившегося в мировом океане.