Кейт Аткинсон - Боги среди людей

— Даже этой вечной зиме когда-нибудь придет конец, — сказала Нэнси. — И доказательство тому — подснежники. Ты же их видел своими глазами, правда? Или выдумал для этой колонки?

Он даже удивился, как такое могло прийти ей в голову.

— Зачем мне выдумывать? — сказал он, пожалев, что набрел на эти клятые подснежники, да еще и сделал их темой своих заметок.

Ему не терпелось дождаться мая, буйства птиц и цветочных бутонов. Весной у Агрестиса не будет недостатка в темах. Тедди достал из корзины полено и подкинул в огонь. На коврик брызнул сноп шипящих искр. Тедди и Нэнси с интересом смотрели, не полыхнет ли хоть одна пламенем, но нет: искры поплевались и, не причинив никакого вреда, умерли.

— Что ты умолк? Продолжай, — сказала Нэнси.

— Тебе интересно?

— Да.

Ее взгляд не отрывался от вязанья. (Нэнси всегда была виртуозной лгуньей.)

Одни утверждают, что подснежник был принесен в наши края римлянами; другие считают, что его вывели монахи (а возможно, монахини). Даже у Шекспира «бледный край небес» {39} 39 …«бледный край небес»… — цитата из сонета 73 У. Шекспира (перев. Б. Пастернака). частенько взирает на их щедрую весеннюю россыпь. А вот поди ж ты: чувство такое, что цветок этот живет здесь с Сотворения мира, являя взору самую суть всего английского.

Согласно одной из легенд о происхождении подснежника, Адам и Ева после изгнания из райских кущ были отправлены туда, где вечная зима, и узрели в этом кару; но сжалившийся над ними ангел превратил одну снежинку в подснежник и тем самым показал, что в этот мир скоро вернется Весна.

Нэнси опять зевнула, уже почти не таясь.

— Ты просто укажи мне на огрехи, — попросил Тедди. — Я не рассчитываю, что тебе это понравится .

Подняв глаза от вязанья, она сказала:

— А мне нравится! Зря ты обижаешься. Я просто устала, вот и все.

Те, кому выпало испытать нрав этой неумолимой зимы, вероятно, с готовностью посочувствуют нашим библейским предкам. В католическом календаре Сретенье — это праздник Очищения Богородицы…

— Как-то многословно, тебе не кажется?

— Многословно? — переспросил Тедди.

До войны он воображал себя, можно сказать, поэтом и даже пару раз печатался в малоизвестных литературных журналах, но, приехав на побывку в Лисью Поляну, перебрал свои довоенные опусы, хранившиеся в обувной коробке под его детской кроватью, и понял, как мало они стоят — эти любительские вирши, плоды незрелого ума. Их стиль изобиловал туманными, вымученными метафорами, которые по большей части выражали его отношение к природе. Его привлекали величественные вордсвортовские масштабы холмов, долин и водных просторов. «Душой ты язычник», — как-то сказала ему Нэнси, но он не согласился. Душой он был сельским пастором, утратившим веру. Но теперь это не играло никакой роли, поскольку великий бог Пан умер, {40} 40 …великий бог Пан умер… — Имеется в виду легенда, изложенная древнеримским историком Плутархом в сочинении «Об упадке оракулов». В «Энциклопедическом словаре крылатых слов и выражений» под ред. В. Серова она излагается так: «Однажды в царствование императора Тиберия из Пелопоннеса (Греция) в Италию шел корабль с грузом и людьми. Когда он проходил мимо острова Паксос, с берега кто-то окликнул египтянина Фармуза, кормчего корабля. Тот отозвался, и неизвестный голос велел ему, чтобы тот, когда корабль будет проходить другой остров — Палодес, возвестил там, что „умер великий Пан“. Кормчий так и сделал, и со стороны Палодеса до него тут же донеслись плач и стенания. Позднее христианские историки стали видеть в этом эпизоде особую символику. Поскольку именно в эпоху Тиберия христианство стало вытеснять в Риме язычество, то возглас, возвестивший о смерти языческого бога, стали трактовать как поражение веры ложной и утверждение веры истинной. Именно в таком ключе передал эту легенду Франсуа Рабле в своем романе „Гаргантюа и Пантагрюэль“ и тем самым весьма способствовал популяризации этого предания». а война давно отбила у Тедди всякую охоту сочинять стихи.

После окончания Оксфорда он подал заявление в аспирантуру по курсу филологии, оттягивая момент выбора профессии. В глубине души он все еще лелеял мечту стать машинистом поезда, но догадывался, что этому не бывать. Он бы несказанно изумился (и обрадовался), если бы узнал, что через пять лет пойдет учиться на летчика.

В качестве темы исследования он выбрал поэзию Блейка — за то качество, которое про себя именовал «непрозрачной простотой» («Как прикажешь это понимать?» — спрашивала Сильви), но когда дошло до дела, его охватило неодолимое беспокойство, и он, поставив крест на Блейке после первого семестра, вернулся в Лисью Поляну. Анализировать и препарировать литературу ему надоело («Я же не прозектор», — сказал он отцу, когда тот пригласил его к себе в «роптальню», чтобы за стаканчиком виски «чуток потолковать» о будущем).