Арнон Грюнберг - Фантомная боль

— Харпо Саул, — сказала она. (Она всегда называла меня Харпо Саул, словно просто Харпо ей казалось недостаточным.) — Харпо Саул, — сказала она, — если бы ты только знал, как испоганила нашу жизнь теннисная лига, если бы ты только знал!

— Ну хватит уже про теннисную лигу! — повысил на нее голос отец. — Хватит об этом!

Вот как он описал в «268-м номере в списке лучших теннисистов мира» своих родителей, моих бабушку и дедушку:

Я всегда завидовал детям, чьи родители совершили в жизни что-нибудь подлинно выдающееся, добились подлинных успехов или прошли, не побоюсь этого слова, через подлинные поражения, иными словами, я завидовал тем, чьи родители пережили нечто подлинное и ощутимое. Первое, чему научился в жизни я, было притворство. Ведь в семействе Мельманов все были лицедеями. Все происходившее дома полагалось хранить в тайне. Я уже не мог разобрать, не являются ли термины «семейная» и «профессиональная тайна» двумя обозначениями для одного и того же. Поэтому, когда мой отец, вернувшись вечером домой, медлил в прихожей, в меховой шапке и с сигарой во рту, в ожидании, когда моя мать поможет ему раздеться, никто не задавал ему никаких вопросов. «Пусть другие ходят в пальто, — говорил он, — а я ношу кардиган». Словно считал кардиган рангом выше пальто. Его жизнь определяла странная, не понятная никому табель о рангах. Затем он направлялся к своему письменному столу, отпирал верхний ящик, ключ от которого был только у него, доставал из внутреннего кармана маленькие кремового цвета конвертики и прятал их в стол. Многословием он не отличался. Кратко оповещал: «Я пришел» либо спрашивал: «Кто-нибудь звонил?» — после чего, не снимая меховой шапки, усаживался за свой письменный стол. Нередко он расставался с ней буквально перед самым сном. Случалось порой, что он выходил в шапке уже к завтраку. У него мучительно мерзла голова. Я часто слышал, как он повторял: «Здесь сквозняк! Закройте дверь». Куда бы ни направлял свои стопы Арон Мельман, в голове у него всегда сквозило.

На вопрос: «Что за профессия у твоего отца?» — мне следовало отвечать: «Мой отец — знаменитый теннисист тридцатых годов». Я был актером, которому не нравится текст его роли и которого из-за этого преследуют по ночам кошмары.

Мой отец был начальником курьерской службы. Он доставлял людям на дом посылки: деньги, драгоценности, лошадей, оружие — и не задавал при этом никаких вопросов. Человека, который забирал меня из школы, вел светские разговоры с другими родителями, учтиво расспрашивал о банальных вещах, на самом деле не было. Мой отец был выдумкой. На его пути к абсолютной вершине встала не война, как часто говорили, а тот факт, что он укусил своего противника за ногу на глазах у судьи, нескольких фотографов и не менее четырех сотен зрителей.

У всех людей есть прошлое, которое безвозвратно ушло. Одни из-за этого переживают больше, другие меньше. Но у моего отца было прошлое, которого вообще не было.

Когда он приходил вечером домой со своим портфелем, потухшей сигарой во рту, в меховой шапке, в накинутом на плечи тяжелом как гири кардигане, я твердо знал одно: нельзя задавать ему никаких вопросов, ни «Как дела?», ни «Где ты был?», ни даже «Все ли в порядке?». Вопросы имеют смысл, лишь когда получаешь или хотя бы надеешься получить на них ответ, но как раз ответов Арон Мельман боялся больше всего.

Он посвятил себя фальсификации того, что, вероятно, хуже всего поддается фальсификации, — своего собственного прошлого. Бессчетное число раз я говорил ему: «Никто не знает, кто такой Мельман, кроме того, это никому не интересно». Но он не обращал внимания, словно считал, что я еще не дорос понимать, что людям интересно, а что нет. «Ну так расскажи им об этом!» — был его обычный ответ.

Я думаю, что уже тогда я подсознательно понял одну истину, которую сумел сформулировать лишь гораздо позже: единственный способ конкурировать с мифом, единственный способ от него убежать, единственный способ не превратиться в героя чужого мифа — это самому создать миф, самому стать им.

Как я уже говорил, прочитать эти строки моему дедушке не пришлось. Но во время празднования бабушкиного дня рожденья в ее апартаментах в «Шератоне» она опять завела разговор на эту тему.

— Словно мало зла принесла нам теннисная лига, — начала выговаривать она моему отцу, — словно этого было мало. Теперь еще ты, с этой твоей дурацкой книжкой!

Отец, стоявший около окна, пробормотал: