Арнон Грюнберг - Фантомная боль

— Если неправильно собрали книжный стеллаж, то виноват, конечно, я.

— Конечно, это ты виноват, потому что надо было лучше смотреть. Но ты, видите ли, опять был слишком занят своими дурацкими книгами.

— Поваренными книгами, а не дурацкими, все мои дурацкие книги уже в прошлом.

— Неважно. Ты был невнимателен.

— Вот это я и имел в виду: длинный нескончаемый град упреков. Если я хочу узнать о себе что-то плохое, мне не надо читать рецензию, достаточно просто позвонить своей жене. А теперь дай мне эти номера телефонов.

— Роберт, я не знаю, чем ты там занят, но я уверена: ты вернешься домой, как только проголодаешься.

— Мой отец тоже всегда так говорил.

— Прекрати сравнивать меня со своими сумасшедшими родителями.

Ребекка в машине погудела в клаксон. Я снова ей помахал. Она тоже мне помахала.

— Ты куда более сумасшедшая, чем мои родители, поверь, потому-то ты так нравишься своим пациентам. Когда они на тебя смотрят, они видят отражение своего собственного безумия.

— Давай не будем больше об этом. С меня хватит, Роберт, хватит с меня.

— Как часто я уже это слышал!

Она продиктовала мне номера телефонов людей, которые выдавали себя за специалистов польско-еврейской кухни. Я записал эти номера на газете.

— Я скоро снова тебе позвоню, — сказал я после того, как все записал.

Она молчала.

— А ирландская кредитка еще работает? — спросил я.

— Да, — ответила она. — Пока что работает, но из «Ситибанка» сегодня пришло письмо.

— Я с этим разберусь, — пообещал я, — я разберусь.

— Береги себя.

— Хорошо, буду себя беречь.

И я повесил трубку. После чего набрал номер матери, чтобы узнать о ее здоровье.

Когда и с этим было покончено, я принялся звонить по номерам, которые продиктовала Сказочная Принцесса. Большинства звонивших либо не оказалось дома, либо они были дома, но ничего не смыслили в польско-еврейской кухне, разве только в перуанской. Эти люди сразу начинали канючить про деньги. Так продолжалось до тех пор, пока я не позвонил некоей госпоже Фишер. Она жила в Йонкерсе, но выросла в Польше, в Бреслау. По-английски она говорила с сильным акцентом. Госпожа Фишер сообщила мне, что мир для нее все такая же загадка, как и для четырехлетнего ребенка, но что в польско-еврейской кухне для нее секретов нет. Она пригласила меня заехать к ней, не откладывая.

— Я всегда говорю «добро пожаловать» тому, кто хочет побольше узнать о польско-еврейской кухне.

Мы договорились, что я навещу ее сегодня же вечером. После этого я плюхнулся на сиденье рядом с Ребеккой.

— Как ты долго, — вздохнула она.

— Скажи, а по-твоему, — спросил я, — счастье можно пропустить?

— Я не совсем поняла.

— Ну, как во время обеда пропускаешь десерт, потому что съел уже суп и мясо и чувствуешь, что наелся. Думаешь, и счастье можно так же пропустить?

— Но ведь счастье — это не десерт?

Она купила себе новую губную помаду, на этот раз розовую.

— Как тебе твоя семейная жизнь? — спросила Ребекка.

Моя семейная жизнь, как она мне?

— Неплохо, — ответил я, — напоминает фуршет, на котором закусывают стоя.

Она кивнула.

— Тебе не смешно, ты не смеешься?

— Я смеюсь про себя.

— Слушай, — сказал я, — ты считаешь, клоун бы обрадовался, если бы люди в конце его выступления сказали: «Мы смеялись про себя»? Как ты считаешь?

Мы ехали обратно на юг, к госпоже Фишер. По дороге нам снова захотелось чего-нибудь съесть. Ребекка попросила чизбургер. Все это время аппетит у нее был отменный, хотя она утверждала, что неделями ничего не ест, не считая разве что нескольких листиков салата и горсточки риса.

Мы сели за столик у окна, откуда хорошо видна была парковка. Ребекка доставала из чизбургера кусочки лука и выкладывала их цепочкой на пластмассовом столе.

Я был чем-то вроде спасательной шлюпки, в которую она прыгнула, не зная того, что шлюпка дырявая.

— Я думаю, — сказал я, смахивая лук на картонную тарелочку из-под чизбургера, — что просто обязан напомнить тебе еще раз: того, кого ты ищешь, уже нет. Больше нет того человека, которого твоя мама увидела на экране и подумала, что у него нездоровый вид. Я взялся писать поваренные книги, вернее, я вот-вот начну их писать. При этом я по уши в долгах, и не в каких-нибудь романтических долгах, с которыми легко разделаться, стянув кое-что у родителей, нет, у меня настоящие, взрослые долги. Единственное, что во мне есть взрослого, — это долги. Понимаешь?

Она кивнула, но меня не покидало ощущение, что чизбургер интересует ее куда больше, чем я.