Сергей Жадан - Ворошиловград

Мтз вырулил перед нами и, размешивая ковшом воздух, остановился. Двигатель, однако, не заглушили. Тот, что в тельнике, и тот, что в робе, выходить не спешили, сидели в кабине, как скворцы, ожидая приказов руководства. Руководство остановилось поодаль. Первым на взлетную полосу соскочил коротышка Николаич. Нарядился, как на фронт — был в камуфляжной куртке с теплым воротником и камуфляжных штанах, из-под которых выглядывали синего цвета кроссовки. Толстый Борман, завидев Николаича, засмеялся, все тут же его поддержали. Николаич, понимая, что смеются, скорее всего, над ним, нервно забегал вокруг джипа, открывая дверь и выпуская наружу главного. Главным, как и вчера, был седой, он бодро ступил на асфальт, придерживая в руках свой кейс и деловито застегивая пуговицы на пиджаке. Деловитость его была, впрочем, несколько показной — он даже не закрыл за собой дверь джипа, будто оставляя пути к отступлению. Да и военные, которых они привезли, выглядели не слишком воинственно. Попрыгали на асфальт и топтались за спиной у седого, который оглядывался на них, не понимая, почему они за ним прячутся.

— Шура, — спросил я Травмированного, — что теперь?

— Не знаю, — ответил Шура. — Посмотрим.

— У них же постановления, решение прокуратуры.

— Знаешь, — сказал на это Шура, — может, у них и нету никакого решения.

— Ну как это — нету?

— Да так, — ответил Травмированный, — нету. На понт берут.

Седой направился в нашу сторону, но, не дойдя, остановился. За ним подбежал Николаич. А уже за Николаичем выстроились штрафбатовцы в нечищеной армейской обуви. Седой картинно и как-то театрально что ли повернулся в сторону Николаича и, даже не глядя на него, начал кричать. Николаич закричал в ответ. Так они перекрикивались какое-то время, косясь на нас полными подозрения взглядами, пока до кого-то первого из них не дошло, что мы их не слышим за работающим двигателем мтз. Поняв это, седой прямо покраснел от досады и злости, а Николаич замахал руками, как домашняя птица. Трактористы наконец доперли, что машут им, и двигатель заглушили. Стало тихо.

— Николай Николаич, — прокашлявшись, снова начал седой, теперь уже полностью работая на публику. — Что делают посторонние на объекте? — махнул он кейсом в нашу сторону.

— Не могу знать, — четко по-военному, пристукнув подошвами кроссовок, козырнул Николаич.

— Ознакомьте товарищей с решением сессии и начинайте демонтаж, — разрешил седой.

— Слушаюсь, — ответил Николаич, истекая потом и покрываясь красными пятнами.

Седой быстро раскрыл кейс, достал оттуда какую-то бумагу, сунул Николаичу. Николаич тяжело проглотил сухой осенний воздух, ставший ему комом в горле, и двинулся к нам. Подойдя, растерялся. Не знал, кого следует первым ознакомить с решением сессии: Эрнста, что считался официальным работником объекта, или Травмированного, который к объекту никакого официального отношения не имел, но всегда мог дать в табло, или все-таки цыган — их Николаич лично не знал, однако боялся. Наши смотрели на него, не скрывая смеха. Николаич чувствовал это и потел еще сильнее. Наконец, выдержав паузу, Паша резко протянул руку. Николаич с облегчением отдал ему бумагу. Паша внимательно просмотрел постановление и передал Борману. Тот, скользнув глазом по написанному, передал документ дальше.

Выглядело постановление подозрительно. Во-первых, было скопировано на ксероксе, во-вторых, печати на подписях расплылись, как соус на скатерти, а в-третьих, сами подписи никакого доверия не вызывали. Сформулировано постановление было туманно, говорилось там в основном о внутреннем валовом продукте и улучшении инвестиционного климата, о демократических преобразованиях и уровне доверия к власти, а вот про передачу аэродрома в чужие руки или про необходимость заезжать тракторами на взлетную полосу не было ни слова. Пройдя по рукам, постановление снова попало к Паше. Тот пристально смотрел на Николаича, не отводя от него своих черных, как смерть, глаз. Николаич обреченно стоял перед ним, тоже не отводя глаз, в которых поверх усталости и неуверенности медленно, но щедро разливалась ненависть. И тогда Паша поднес постановление ко рту, сунул себе в зубы и начал тщательно пережевывать, следя за реакцией Николаича. Реакция была странная — Николаич весь как-то побледнел, оседая в камуфляж, в глазах его снова пробежала усталость и неуверенность, к которым сразу добавились отчаяние и обида на весь свет. Старательно дожевав качественную ксероксную бумагу, Паша постановление проглотил и довольно усмехнулся. Николаич обернулся к седому, растерянно разводя руками и не находя слов.