Харуки Мураками: Год спагетти

— Мне очень неудобно тебя беспокоить, — сказала она, — но не знаешь ли ты, где он теперь?

Я посмотрел на телефон, скользнув взглядом по проводу, по всей его длине. Провод был, естественно, подключен к телефонному аппарату. Я выжал из себя уклончивый ответ. В голосе девушки слышалась угроза, и я сознавал: никак нельзя допустить, чтобы меня втравили в эту некрасивую историю.

— Никто мне не говорит, где он, — отчеканила она ледяным тоном. — Все прикидываются, будто не знают. Но я должна ему сказать кое-что важное, поэтому — ну пожалуйста — скажи мне, где он. Обещаю, о тебе я даже упоминать не буду. Где он?

— Честно, понятия не имею, — сказал я ей. — Я его давно уже не видел.

Мой голос звучал точно чужой. Я не солгал насчет того, что давно с ним не виделся, но кое в чем слукавил: у меня были его телефон и адрес. Когда я вру, с моим голосом всегда происходит что-то странное.

Девушка молчала.

Телефон превратился в глыбу льда.

— Я правда не знаю, — повторил я. — Он давным-давно уехал, даже слова мне не сказал.

Девушка захохотала:

— Да ладно! Разве у него ума хватит? Мы говорим о парне, который шагу ступить не может, не объявляя об этом на всю вселенную.

Она была права. Этот мой приятель действительно не отличался сообразительностью.

Но я не собирался сообщать ей, где он. Иначе немедленно начнет названивать он сам и выяснять со мной отношения. Мне надоело влипать в чужое дерьмо. Я уже вырыл на заднем дворе яму и похоронил в ней все, что следовало похоронить. И разрывать эту яму я никому не позволю.

— Прости, но это правда, — сказал я.

— Я тебе неприятна, правда? — внезапно спросила она.

Я не знал, что сказать. Никакой особенной неприязни я к ней не питал, потому что я ее, в сущности, не помнил. Нельзя же сказать, что человек производит на тебя плохое впечатление, если он вообще в твоей памяти не запечатлен.

— Прости, — повторил я. — Но я сейчас варю спагетти.

— Прости?

— Я сказал, что варю спагетти, — соврал я.

Я продолжил игру: налил воображаемой воды в воображаемую кастрюлю, зажег от воображаемой спички воображаемую горелку.

— И что с того? — спросила она.

Я высыпал в кипящую воду воображаемую соль, бережно опустил охапку воображаемых прутиков спагетти, поставил воображаемый поварской таймер на восемь минут.

— А то, что я не могу говорить. Иначе весь труд насмарку.

Она молчала.

— Мне очень неудобно, но спагетти — дело тонкое.

Девушка не подавала голоса. Телефонная трубка в моей руке снова начала оледеневать.

— Ты можешь мне перезвонить? — торопливо добавил я.

— Потому что ты сейчас должен следить за спагетти? — спросила она.

— Ну да.

— Ты их для кого-то готовишь или только для себя?

— Я съем их в одиночку, — сказал я.

Она надолго затаила дыхание, а затем медленно выдохнула:

— Тебя это, конечно, не касается, но у меня большие неприятности. Прямо не знаю, что делать.

— Очень жаль, что я не могу тебе помочь, — сказал я.

— Тут еще и в деньгах дело.

— Понимаю.

— Он мне остался должен, — сказала она. — Я дала ему денег взаймы. Зря я это сделала, но пришлось.

Я на минуту погрузился в молчание. Мои мысли перескочили на спагетти.

— Извини, — сказал я, — но у меня спагетти варятся, понимаешь…

Она невесело хихикнула.

— Прощай, — сказала она. — Передай привет твоим спагетти. Надеюсь, у них не будет проблем.

— Пока, — сказал я.

Когда я повесил трубку, оказалось, что круг света на полу сместился на несколько сантиметров. Я снова лег в эту лужу света и вновь уставился в потолок.

Грустное это дело, очень грустное — думать о спагетти, которые навечно погружены в кипяток, но никогда не сварятся.

Теперь я слегка раскаиваюсь, что так и не помог девушке. В конце концов, ее бывший друг был не самый приятный человек — ноль без палочки, корчивший из себя большого художника. А судя по ее голосу, у нее действительно были неприятности.

Иногда я гадаю, что сталось с этой девушкой. Обычно она вспоминается мне, когда передо мной стоит тарелка с горячими дымящимися спагетти. Быть может, она, повесив трубку, навеки исчезла в тех сумерках? И в этом отчасти виноват и я сам.

И все-таки, прошу вас, войдите в мое положение. В тот период я ни с кем не хотел сближаться. Потому-то я и варил спагетти, как проклятый, варил сам для себя. В той гигантской кастрюле, где запросто поместилась бы немецкая овчарка.

Представляете, как поразились бы итальянцы, узнав, что в 1971 году они экспортировали одиночество?