Георгий Семёнов - Голубой дым

— Нет... Ну да, все это, — сказал Демьян Николаевич и повел головой в направлении развешанных платьев, почему-то боясь посмотреть на этот яркий, но безжизненный и словно бы могилой пахнущий тлен.

— Вот в этом, в пестреньком, — говорил между тем Сергей Александрович, — мы с Марусей летали в Крым... Оно выгорело на солнышке, стало совсем светленькое... Видишь? А Маруся коричневая от загара, — говорил он, и взгляд его останавливался в каком-то счастливом и блаженном безумии, словно бы в пустом вороте крепдешинового платья видел он живую шею, видел выгоревшие брови на стене и счастливое, теплое лицо, черты которого никак не могли успокоиться и зыбились в мысленном его, напряженном взоре. — А это ты помнишь?

— Какое? — в страхе спросил Демьян Николаевич.

— Вон то, синее с белой отделкой...

Демьян Николаевич часто видел Марию Анатольевну в этом шерстяном платье, которое теперь безжизненно пласталось на стене, подвешенное к одному из гвоздей, которые Сергей Александрович вбил в стены специально для этих платьев. Ему очень не нравилась жуткая эта выставка, но он боялся оскорбить друга и, превозмогая себя, стал тоже разглядывать жалкие одежды покойницы, испытывая какой-то мистический ужас при этом, словно бы он присутствовал при раскопке свежей еще могилы, мирясь с этим кощунством. Очень сложные чувства обуревали его. Но он все-таки ответил на вопрос Сергея Александровича:

— Ах, это... синее... да, я помню.

— А ты помнишь, — оживленно спросил Сергей Александрович, — к какому дню она сшила это платье? Э-э, брат, забыл! Для серебряной свадьбы! Она нигде не могла найти серебряной нитки, ей очень хотелось не белую, а серебряную отделку на платье... Но это тоже было очень хорошо на ней, синее с белым.

— Да, ей очень к лицу было... это платье.

— А я больше всего любил это... вот то, что рядом с пестреньким, вот в углу, да... Как этот цвет-то называется? Забыл...

— Терракотовый.

— Во-во! Ей оно не очень нравилось самой, говорила, что оно полнит ее. Вот дурочка! Ее-то полнит?! Она не хотела его надевать, и всякий раз я уговаривал ее: ну для меня надень! Просил ее... А она ни в какую! Раза два, три за все время надевала... Не любила, а я очень любил. Полнило! Ну и что? Разве ее портит полнота? Ей бы вообще не прочь было потолстеть... Как ты считаешь? А?

— Не-е знаю, — ответил Демьян Николаевич, не на шутку уже перепуганный странным поведением друга. — Сережа, ты... убери все это. Зачем? Это тени. Я боюсь обидеть тебя, но это нельзя... Это ни к чему. Сережа, милый, послушайся меня! Спрячь их в шкаф или отдай кому-нибудь, продай в конце концов...

— Как это продай? — мрачно спросил Сергей Александрович. — Ладно, не мешай мне. Ты чего пришел? Какое тебе дело?

— Не обижайся, Сережа. Я хотел как лучше...

— А лучше будет, если ты оставишь меня одного. Ты тоже не обижайся. Я не гоню тебя, но дай же мне хоть на тени эти полюбоваться... Дай, слышишь! Уходи. Потом, потом придешь, а сейчас... Ну что ты сидишь?..

Демьян Николаевич в страшном расстройстве уехал от него, а когда дома рассказал обо всем Татьяне Родионовне, она очень встревожилась, не велела ему даже раздеваться, быстро собралась сама, прихватила какие-то лекарства, и они опять поехали к Сергею Александровичу.

Прошло не больше часа с тех пор, как Демьян Николаевич ушел от него, но когда вернулся вместе с Татьяной Родионовной, в стенах торчали только большие гвозди, а платья были все сняты и грудой лежали в углу на стуле.

— А-а-а, гостюшки! — сказал как ни в чем не бывало Сергей Александрович. — Проходите, проходите. Я тут Демку-то выгнал, так он, я вижу, за подмогой бегал. Бить будете?

Татьяна Родионовна ласково улыбалась и говорила с укоризной:

— Побить бы тебя не грех... Сереженька. Да уж не будем. Я вот тебе сейчас накапаю капелек, а потом приберусь у тебя, посуду помою, пол подмету... Давай-ка сразу форточку откроем, проветрим комнату, а то у тебя тут дышать нечем... Вот так... Отойди от сквозняка.

А у Сергея Александровича на губах играла мелкая какая-то, внешняя, колкая и дрожащая улыбочка, был он бледен, словно бы только что ужасно перепугался, а теперь приходил в себя и рад был гостям.

— Ну и трепач ты, Демка! — сказал он растерянному и удрученному другу, который как стал в дверях, так и смотрел оттуда исподлобья. — Ну чего ты? Чего ты смотришь на меня? Отойди со сквозняка, тебе говорят!

Он пытался говорить это с обычной своей шутливостью, но лишь одна Татьяна Родионовна ласково и приветливо улыбалась ему, искусно пряча за хлопотами свою тревогу. Она уже увидела груду платьев и первым делом стала убирать их в шкаф.