Людмила Рублевская - Жених панны Дануси

— И мне придется коротко постричься? — рассмеялась Наста.

— Почему? — растерялся Стас.

— Ну как же, все курсистки — коротко стриженные. А у меня — вон какие косы... — Наста игриво приподняла руками пышные русые прядки, перевитые тонкими золотыми нитями с жемчужинами.

И Стас не выдержал, чтобы не дотронуться — осторожно-осторожно, будто боялся повредить — до этого ароматного водопада.

— Ну, я думаю, можно обойтись и без стрижки... Но... Ты согласна?!!

— Разве ты сомневался?

— Дорогая... – два силуэта приблизились друг к другу, замерли...

Потом парень прошептал:

— Я мог бы за тебя умереть... С радостью.

Она накрыла его губы ладонью.

— Зачем говорить о смерти!

Юноша счастливо рассмеялся:

— Действительно... Перед нами — жизнь, дорога из болота — на широкий простор. Мы можем фиктивно пожениться — и ты получишь свободу и сможешь сама распоряжаться своей судьбой. Так многие курсистки сделали.

— Фиктивно? — Наста сказала это так холодно, с такой отрешенностью и обидой, что Стас упал на колени, чувствуя себя негодяем.

— Любимая! Я только хотел сказать, что ты — свободна и от меня. Я никогда, слышишь — никогда — не буду навязывать тебе свои решения. Ты — личность, ты — человек, равный мне...

Наста коротко вздохнула:

— А кто тебе сказал, что я хочу быть свободной от тебя?

— Милая...

Силуэты вновь слились в призрачном лунном свете, который отражался на снегу за широкими окнами. Где-то послышались веселые крики тех, кто отправлялся на санную прогулку. Звенели, удаляясь, бубенцы... Вдруг по коридору поплыл огонек свечи, послышались голоса.

Юноша и девушка инстинктивно прижались друг к другу, присели, затаились в темном углу — как в игре в жмурки. Голоса приближались.

— Зачем ты принимаешь в доме этого залесского барчука? — мать говорила не зло, скорее горько-устало.

— Дорогая, он хороший мальчик... И ни в чем не виноват, — это отвечал отец.

— А в чем были виноваты твои братья? Ты сам? В том, что хотели свободы для своего народа? Забывать страдания тех, кто пожертвовал собой ради справедливости, — позорно.— Мать была неслыханно резкой. — Вот сегодня... Во время карнавала... Я просто не могла смотреть, как две несчастные сироты — Ганулька и Агапка — шутят с сыном палача и убийцы их отца. Твоего брата, между прочим.

Отец помолчал, слышны были только его тяжелые шаги — пан Михал имел привычку во время тяжелых раздумий расхаживать...

— Вряд ли молодой человек знает о делах двадцатилетней давности. Он, как мне кажется, человек честный и тоже хочет справедливости для народа...

Мать горько рассмеялась:

— Прощать и забывать — это мы, белорусы, умеем. Ты уже забыл, что Залесье принадлежало твоим предкам на протяжении пяти веков? Ты забыл, что тридцать семей из Залесья господином полковником, нынешним хозяином, были высланы в Сибирь, за помощь бунтовщикам — бывшим их панам? А мужчины перед этим попробовали кнута. И никто из ссыльных не вернулся. А теперь на деньги, собранные с залесских крестьян, учится этот благородный барчук. Который также собирается крестьян освобождать... Пусть бы освободил хоть одного из тех, сосланных его отцом!

— Магда, ты несправедлива... Дети должны быть свободны от ужасов прошлого.

— И ты допустишь, чтобы твоя дочь, а у меня есть такие подозрения, полюбила сына подлеца и палача, человека, который когда-то гноил тебя в каменном мешке и приказывал кормить селедкой и не давать воды, чтобы заставить продать братьев? А тебе было всего восемнадцать, и они не имели никаких доказательств, что ты был инсургентом... И когда я добилась встречи, ты был весь опухший и искусанный крысами и вшами, и не мог держаться на ногах... А когда тебя потащили назад, я видела, как этот... человек... ударил тебя по лицу, предварительно надев кожаную перчатку. Как будто выполнял неприятную, но полезную и нужную работу. Я не могу этого забыть, Михал...

Женщина заплакала. Отец заговорил что-то утешительное, стукнули двери, и голоса смолкли.

Две фигуры остались в полумраке зала с большими окнами. Теперь они уже не прижимались друг к другу. Стояли рядом, но так неподвижно, словно между ними возник невидимый архангел с огненным мечом.

Вдруг одна фигура сорвалась с места и побежала.

— Стас! – у Насты не было сил даже закричать, из ее губ вылетел какой-то хриплый шепот.

С улицы снова доносились веселые голоса, перекликались бубенцы, хлопали двери — праздничная ночь заканчивалась.