Леонид Гартунг - Пoрог

— Только со стороны.

— Что привлекает вас в нем? Возможно, вы ничего плохого себе и не позволяете, но подумать можно что угодно. Он так часто бывает у вас. Иногда очень поздно уходит. Вполне вероятно, что о вас уже ходят слухи. Я в этом почти убеждена. А ведь учительница должна беречь свою репутацию. Вы, конечно, знаете замечательную пословицу: «Береги честь смолоду». Посудите сами, как вы начали вашу самостоятельную жизнь. Сперва сошлись с женатым человеком. Кто поверит, что вы так-то уж ничего и не знали. Затем у вас было что-то с завучем. Нет, нет, не отрицайте. Может быть, даже не вполне осознанное. Затем эти странные отношения с Копыловым.

— Не надо, — просит Тоня.

— Мне хотелось бы, чтобы вы серьезно задумались над своим моральным обликом.

— Хорошо, — соглашается Тоня. Она готова согласиться на что угодно, только бы Зарепкина замолчала.

— Кстати, вы не забыли, что у нас сегодня коллективный поход в кино?

— Я не пойду.

— Почему же?.. Я чувствую, что вы почему-то обижаетесь. Напрасно. Я желаю вам только добра. Я отношусь к вам, как к родной дочери. Мне просто хочется предупредить вас, что в отношениях с мужчинами нужно быть особенно…

Тоня кидается к двери, настежь распахивает ее.

— Вы уйдите… Сейчас же. Прошу. А то я не знаю, что…

Она стоит бледная, руки у нее дрожат. Зарепкина торопливо, боком скользит мимо нее.

Старая большая изба на берегу Оби. Со всех сторон к ней подступил снег. Она словно захлебнулась в нем. Вокруг избы пусто. Только столбы от ворот. Ветер с размаха налетает на окна, щупает подгнившие тесины крыши. Волна снега захлестнула половину окна. Фрося завесила его платком.

Колюшка играет старым конем. Фрося за столом. Перед ней керосиновая лампа и ученическая тетрадка, которую она сегодня купила в сельпо. Фрося касается языком кончика тупого химического карандаша и пишет, соблюдая косую разлиновку, крупными буквами:

«Дорогой мой муж, Борис Иванович. С приветом к вам ваша жена и сын Николай Борисович…»

Фрося, не мигая, смотрит на огонь в лампе. Трудно ей писать это письмо. Даже рука не слушается. Она вздыхает, и снова карандаш ползет по бумаге:

«О жизни моей писать много нечего, а вот о чем я тревожусь. Был здесь командировочный из ваших мест, и я его расспросила, и он говорит, что вы теперь не директор и даже под судом состоите. То ли это правда или один разговор пустой? Не знаю, чему и верить. А если случится, вас засудят, то только слово скажите, я от вас не отстану, ни на что не посмотрю. Хоть на край света поеду. Старуха моя, Ульяна Сергеевна, нынешним месяцем померла. Ничего такого я не предполагала, а пришла с работы, она уже холодная. Как лежала в постели, так и отошла. С ней мне было как с родной матерью. А теперь того уже нет. Живу я ничего, одной только сильно скучно.

А Колюшка наш ходит в детский сад, и доволен, и почти совсем не болеет, и я сама здорова, а денег пока не посылайте, потому что я работаю и не ленюсь, и деньги получаю, и даже на доске почета, а вам самим на новом месте нужнее, для обзаведения.

Пишу вам касательно одного вопроса. Ходит ко мне неотступно знакомый человек Захар Мячин и делает честные предложения. Это всем известно, и может быть, и до вас уже дошло. Только вы ничему не верьте. Я никакого легкомыслия себе не позволю, поскольку я замужняя, хотя и покинутая. Он ходит, а я на слова его ласковые и серьезные молчу, как бессловесная. Мужчина он самостоятельный, тракторист и пьет самую малость. Внешности он еще не старой и сам в силе. Другая детная с радостью бы на его слова согласилась, а у меня и права нет, и душа ни к чему такому не лежит. Так вот и живу, все одна да одна кругом. Потому прошу вас убедительно, если думаете со мною, как с законной, жить, то отпишите, и я согласная, и буду рада, потому что я вас уважаю и буду во всем вам послушная. А если вы нашу любовь по-прежнему пустым влечением считаете и при своем мнении остаетесь, то прошу у вас для себя свободы. Время мое молодое истекает, и не могу я быть женой без пользы.

Посылаю вам для интересу фото мое и нашего Колюшки. Он уже совсем большой стает и никак нельзя ему без отца. А тот паровоз, который вы ему прислали, у него долго не жил. Он весь его по колесику разобрал, а починить некому, и все порастерялось. А я, как видите, челку подрезала и косы ликвидировала. За это вы на меня не сердитесь. Это меня Марьянка — помните учетчицу? — по глупости уговорила, чтоб было по-модному. А теперь дело сделано, хоть плачь, эту челку никуда не денешь, так пусть будет. Я последнее время много полнею и не такая, какую вы помните, и совсем стала не лозиночка, как вы меня называли.